Книга Ты плакала в вечерней тишине, или Меркнут знаки Зодиака, страница 15 – Марина Ларина

— Кто ж Савву не знает, — сказала Настя. — Выверни карманы.

— О, ты лишаешь меня орудия защиты. Ладно, я тебе верю. Вот мой пистолет.

Савелий выложил оружие на полку трюмо, стоявшего в коридоре, и вывернул карманы куртки.

— Куртку сними и повернись задом, — скомандовала Прокофьева, бдительно следя за руками пришельца.

— Ладно. Придется покориться. Видишь, все чисто. Я с женщинами и детьми не воюю. — Савелий повернулся спиной, как от него потребовали, снял куртку. — Если бы я захотел, то в два счета шею тебе свернул бы, ты сравни свою и мою комплекцию, малышка. Убедилась?

Настя подошла к трюмо, взяла в левую руку еще один пистолет.

Савва по прозвищу Дым, заглянувший в ту ночь, или, точнее, в то раннее утро, к несчастной журналистке, действительно не собирался ее убивать. Они с девушкой встретились в силу стечения обстоятельств.

Дело в том, что некто Полкан, известный в определенных кругах отморозок, на днях проигрался Дыму в карты, а затем, желая вернуть проигранное, подослал к нему своего человека, коим и был нагрянувший на квартиру Прокофьевой Вова по кличке Носок, известный в криминальном мире киллер, или мокрушник, на счету которого были самые грязные преступления, в том числе убийства женщин, которых он зачастую насиловал перед тем, как лишить жизни. Это было его хобби — сначала изнасиловать, получив физическое удовольствие, а потом убить как бы между прочим. Носок на пару с товарищем попытался расстрелять машину, в которой ехал Дым, но Савелию удалось увернуться. И затем уже он сам сел на след Вовы Носка, чтобы с ним разобраться.

В этом ему помог Саня Лысый, который показал Савелию фотографию, полученную от Насти и рассказал ему грустную историю убийства Жар-птицы. Савелий направился рано утром к Насте, чтобы расспросить у нее подробности произошедшего. Но надо же такому случиться — когда Савелий подъехал к Настиному дому, он заметил выходящего из машины Носка. И было это не в три и не в четыре часа утра, как показалось Насте Прокофьевой, а около пяти. Самая, как говорится сонная пора, когда человека сложно разбудить, если, конечно, он не работает в первую смену и не привык рано вставать.

Насте казалось, что она умеет разбираться в людях. Человек, которого она теперь держала на мушке, судя по ее ощущениям, не представлял для нее опасности, в отличие от только что подстреленного садиста Носка. Более того: он вызывал у нее симпатию.

— У тебя сигареты есть? — спросила она.

— Да, есть, можешь взять в кармане куртки, — стоя к ней уже лицом, ответил Савелий.

— Ой, не могу! — воскликнула Настя, и ее все так же с двумя пистолетами в руках снова понесло к раковине на кухне, где повторно стошнило. Настя положила на кухонный стол пистолеты, промыла лицо холодной водой и всунула два пальца в рот, чтобы полностью прочистить желудок.

Савелий тем временем заглянул в комнату.

— Ну что, Носок?! — окликнул он киллера, лежащего со спущенными штанами в луже собственной крови с покореженными яйцами. — Допрыгался?

— Суки, — прошипел киллер и окончательно отключился.

— Да-а-а, — протянул Савелий, поднеся к его губам маленькое зеркальце, лежавшее ранее на полке. — Надо же — не дышит. А как дышал, как дышал.

Прокофьева тем временем, стоя над раковиной, слезно рыдала. Не в силах остановиться, она размазывала по лицу и вновь и вновь пыталась смыть текущей из крана водой слезы и сопли.

— О, мадам, да вы вся в слезах, — ухмыльнулся пришедший на кухню Савелий, деловито рассовывая по карманам уже вернувшейся на его плечи куртки пистолеты.

— Дай мне мобильник, — сквозь слезы попросила Настя.

— Зачем это?

— Вызову «скорую помощь». Может, его еще откачают.

— Уже не откачают. Приказал долго жить. А нам с тобой лучше убираться подобру-поздорову, пока нас на пару не повязали здесь менты.

Настя долго соображала, что ей сейчас сделать. Позвонить майору? Да или нет? А если позвонить, то как теперь на нее будет смотреть майор? Как на подозреваемую или как на человека, которому по-прежнему можно верить? А еще — приедет ли сюда сам майор Якименко или на этот выезд направят другого, незнакомого человека, который будет действовать по испытанной схеме: руки за спину и так далее. Тогда капут! Ее точно посадят в каталажку. Сообщат родным.

«Что же мне делать? — лихорадочно вертелось у нее в голове. — Я не хочу всего этого. Не хочу. Тюрьмы, разбирательства, слезы несчастной мамы…»

Пока она решала, Савелий действовал.

— Так, что у нас здесь? Брюки, блузка. Годится — то, что надо, — бормотал он, роясь в Настином шкафу.

— Мне надо в душ, — сказала Прокофьева, когда Савелий притащил шмотки на кухню.

— Не до душа сейчас. Потом помоешься. Нам надо валить отсюда, пока не поздно. Пойдем, не надо тебе светиться здесь. Отсидишься, потом видно будет. Поверь мне, я не серый волк и зареванных девочек не лопаю. Точно. Верь мне.

— Косметика, — вспомнила Настя.

— Айн момент, где она?

— Там в шкафу, на полке, розовая косметичка.

Пока Савелий искал косметичку, она сунула ноги в кроссовки и набросила на плечи старый плащ.

— Правильно, переоденешься позже. — Савелий сунул все собранные вещи в валявшийся здесь же на полу в прихожей целлофановый пакет, и они направились к двери.

— Стой, еще сумка. Там ключи и деньги. И документы обязательно надо забрать. В комнате, — остановила его Прокофьева, автоматически вспомнив, что все свое нужно носить с собой, ведь мало ли что.

Дым прихватил кожаную сумку, которую Настя очень любила, покопался в шкафу.

— Вот смотри, — показал он, — все взял: сумка, в сумке паспорт, полис, деньги, ключи. Идем, уже скоро рассвет, а выхода нет, — перефразировал он старую песенку «Сплина». — Делать ноги надо.

Почему она покорилась воле этого человека, которого видела первый раз в жизни, Прокофьева точно не знала. Просто, наверное, ей необходимо было опереться на крепкое мужское плечо, а этот чем-то симпатичный ей человек таковое как раз и подставил.

Савелий Рыжов по кличке Дым и в самом деле был не самым плохим на свете человеком. Когда-то он окончил университет. Потом увлекся торговлей тачками, которые гонял из Европы: Финляндия ведь под боком, и до Германии рукой подать. Прогорел. Влез в долги. Отсидел за кражу. И дальше воровал, но старался больше не попадаться, за что его и прозвали Дымом: стоило запахнуть неприятностями он сматывал удочки, и никто его потом не мог уличить ни в чем противозаконном. Один закон он чтил свято: по мокрухе никогда не работал, и второе — слабых не обижал. В остальном Савелий Дым был себе на уме, и его можно было бы назвать благородным жуликом, если бы понятие благородство вообще существовало в тех кругах, в которых он вращался. К тому же он был статным и красивым молодым мужчиной, умевшим покорить женское сердце. И это к нему тоже влекло и располагало.