Книга Ты плакала в вечерней тишине, или Меркнут знаки Зодиака, страница 51 – Марина Ларина

— Мы провели много времени вместе, а потом она тоже сказала, что видит во мне только друга. Но почему, почему я могу быть только другом? Все говорят, что воспринимают меня как друга.

Настя не знала, как ей быть. Что у нее нет к нему влечения, сказать она не могла, чтобы не обидеть. А то, что у него еще будет любимая женщина, просто он ее не встретил, тоже могло оказаться неправдой. Ведь, в сущности, и у Насти тот, кого она могла бы безоговорочно назвать ее мужчиной, тоже почему-то не появлялся.

Так или иначе, она сочувствовала этому одинокому алжирцу, которому на родине, в более традиционном обществе, вероятно, давно нашли бы уже жену родители или родственники. И была бы у него семья и много детей. А здесь с его невзрачной внешностью и слабовольным характером он просто обречен на страдания.

«Если бы я могла себя переломить и остаться с ним жить, — размышляла Прокофьева, сочувственно слушая эти «почему?», — то, пожалуй, соорудила бы нечто похожее на семейный очаг».

Но она не могла. И нужно было поскорее отсюда убраться, чтобы не причинить этому человеку еще больше боли.

— Ну, я пойду, — сказала вслух Настя, берясь за рюкзак.

— Куда? — спросил Абдурахман.

— Поеду во Францию.

— Оставайся.

— Нет, — помахала головой Настя. — Не останусь.

Абдурахман взял ее за руку и усадил в кресло.

— Не бойся. Не надо уходить. Спи здесь. Уже поздно. Завтра поедешь.

Просидев до утра на диванчике перед телевизором, Прокофьева, не дожидаясь пробуждения хозяев, аккуратно захлопнула за собой дверь и вышла на улицу. Она медленно шла по озаренным утренним светом улицам города, озирая знакомые пейзажи. Вдалеке белела гора Сьерра-Невада.

— вспомнила Настя слова из песни Михаила Светлова, знакомой с детства —

— Вот тебе и Гренада, — кивнула головой Прокофьева и продолжила напевать:

— Да, — произнесла она вслух, — грусти и точно хватает. Тут Настя протянула руку и остановила проезжавшую машину. Вспомнив слова, высеченные на крепостной стене легендарного дворца Альгамбры, она усмехнулась их ироничному в применении к ее ситуации смыслу.

У Насти Прокофьевой перед глазами почему-то встала картинка десятилетней давности, запечатлевшаяся в ее памяти тогда, когда она проходила практику в редакции районной газеты города Тихвина. Там возле редакции на улице Советской жил сумасшедший еврей Иосиф, который, как-то выйдя во дворик, где на скамеечке во время обеденного перерыва сидела с сигаретой в зубах Прокофьева, сказал ей:

— Ты еще не Анастасия, а Настя. Ты должна узнать все краски мира и изучить азбуку грусти.

Чем-то этот самый Иосиф был похож на Абдурахмана. Правда, бербер в отличие от еврея не носил черной бороды, скрывающей лицо.

— Что вы сказали, сеньорина? — спросил водитель по-испански.

— Да так, ничего, — ответила Настя ему по-английски. — Прощай Гранада, прекрасный город. Поэтичный и грустный.

Под Барселоной ей встретились два парня, похожих на алжирских берберов Абдурахмана и Сали. Только на этот раз это были марокканцы Ахмед и Рэдван, также жившие в одной квартире, куда они и зазвали Настю на ночлег. К этому времени она значительно пришла в себя. На лице и теле уже не было видно ссадин. Ее черные волосы слегка отрасли, и Настя стала походить на испанку, такую черноглазую красавицу. Видно поэтому водители всегда удивлялись, что она не говорит по-испански, когда сажали ее в свою машину.

Настя быстро нашла с марокканцами общий язык, поскольку они были людьми артистического склада ума, — Рэдван рисовал, а Ахмед музицировал. Но и Ахмед, несмотря на простоту в общении, был не в Настином вкусе, и он напрасно пытался ее склонить к тому, чего быть не могло.

Прокофьева задержалась у них еще на один день, чтобы посмотреть город чудачеств художника Сальвадора Дали и архитектора Гауди, а еще день спустя уже оказалась во Франции.

Но там ее звонок Валерию снова не принес желаемого результата.

«Вот так тебе и надо», — подумала Прокофьева, нарвавшись на обещание друга Василия встретиться с нею не раньше, чем через неделю или две. Валерию снова срочно нужно было куда-то ехать по делам. Не зная, куда деваться на эти две недели, Настя вспомнила про свою бывшую соседку по Выборгу Ленку Данилову, жившую теперь в Италии.

Под Тулузой Настя остановила машину студента по имени Жульен, который направлялся в Марсель и вписал ее на ночь к своему товарищу Оливье. Студент также любил путешествовать и свободно говорил по-английски. Русская девушка слегка развлекла студенческую компанию рассказами о России.

На следующий день в Ницце Настя попробовала поискать русских переселенцев, поскольку была наслышана, что где-то в этих краях они оседали пачками после Великой Октябрьской революции, но так никого и не встретила. Ближе к вечеру на выезде из Ниццы она остановила маленький грузовичок.

— Привет, — сказала она по-английски. За рулем сидел чернокожий паренек, так смахивающий на малолетку.

— Ты куда едешь? — спросил он тоже по-английски.

— В Италию. Путешествую автостопом.

— В Италию? А где спать будешь ночью?

— Не знаю.

— Можешь остановиться у меня.

— А где ты живешь?

— В Монте-Карло. А ты чем занимаешься?

— Журналисткой раньше была.

— А я скульптор по льду.

— Что?..

— Скульптуры вырезаю изо льда. Такой бизнес.

— А откуда ты? — спросила Настя.

— Я из Африки, из Того. Но сейчас во Франции живу. А ты?

— Из Белоруссии, — уже привычно соврала Настя.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что парня из Того зовут Марио и ему двадцать пять лет. Как оказалось, его родители работали на французскую компанию в Того. Это позволило им выехать жить во Францию. Мать с сестрой Марио обитали сейчас в Париже, а он жил здесь. Отец по-прежнему жил в Того, заведуя там каким-то подразделением фосфатодобывающей французской компании.

— Здесь много богатых людей собирается, — пояснил Марио. — Больше заказов для моего бизнеса, поэтому я сейчас живу здесь. В Париже раньше тоже жил.