Книга Любовные письма с Монмартра, страница 44 – Николя Барро

Я кивнул и нажал на кнопку видеосъемки.

Кэролайн направилась к стене, на секунду остановилась и медленно обернулась. Затем улыбнулась юной, такой несказанно юной улыбкой, широко раскинула руки, как будто хотела обнять весь мир и крикнула: «Je t’aime!»

Ах, Элен! Когда-то и мы были такими – счастливыми, беспечными и юными, как майский день. Чего бы я не дал за то, чтобы эти слова были обращены ко мне! Мне так не хватает тебя, mon amour, но не хватает и любви, которой нет в моей жизни. Да, Элен, – я бы так хотел быть счастливым!

Я вспоминаю тебя, как прекрасный сон. Ну почему не ты стояла у той стены, восклицая: «Je t’aime!»?

Я написал тебе уже столько писем! До тридцать третьего, последнего, которое я нетерпеливо зову и которого боюсь, осталось совсем немного.

Что будет, Элен, когда я напишу это письмо? Что произойдет?

Ты встретишь меня, дождавшись? Кто-нибудь встретит? Не встретит никто?

Не знаю. Я уже ничего не знаю, знаю только, что долго не выдержу этой игры. Я и так уже вижу призраки и начинаю в своем безумии и смятении подозревать ни в чем не повинных незнакомых людей. Так дальше нельзя, пора с этим кончать.

Ах, мой возлюбленный ангел, я так страшно запутался!

Что же мне делать, душа моя? Ты, которая всегда была рядом и сейчас продолжаешь меня поддерживать, жена моя и неизменная подруга, которая всегда поднимала мой дух, когда я отчаивался. Для меня это было так важно и всегда мне помогало.

Но сейчас мне необходим какой-то проблеск надежды, Элен, он требуется срочно! Я раскрываю объятия и зову: приди!

Приди в мою ночь и исцели меня!

Жюльен

P. S. Только я положил это письмо в конверт, как вдруг вспомнил еще одну вещь. Артюр нарисовал тебе картинку и просил, чтобы я непременно положил ее тоже в «шкатулку». Так что вот она, тут. С тех пор как он научился писать буквы, он каждую картинку подписывает «Атюр». Сегодня вечером он спросил, как по-моему, понравится ли тебе его рисунок, и я сказал, что совершенно в этом уверен. Уж это я точно знаю.

– Знаешь что, мой друг? У меня создалось впечатление, что кто-то тебя почем зря водит за нос. И даже знаю кто.

Мы с Александром сидели в кафе на улице Гренель неподалеку от «L’espace des rêveurs». Мы сидели за столиком на тротуаре, и пепельница передо мной была уже полна до краев.

После того как я, увидев у стены любовных признаний Кэролайн, повесил трубку, оборвав Александра на полуслове, он пригрозил, что порвет нашу дружбу, если я немедленно не явлюсь на встречу с ним и не объясню, что, черт подери, происходит.

Немедленно я никак не мог: надо было идти в детский сад за Артюром. Кроме того, я хотел сначала сам привести свои мысли в порядок, – впрочем, это у меня так и не получилось. И вот на следующий день я притащился на улицу Гренель, чтобы предстать перед Александром, который учинил мне допрос с пристрастием, и я все ему рассказал. Он удержался от реплик по поводу несчастных вдовцов, у которых едет крыша.

– Ну, мужик! – только и сказал он. – Ну ты даешь! – Он ухмыльнулся. – Рассказать бы это в моем клубе!

– В каком клубе? – спросил я. – В Клубе мертвых поэтов?

– Ха-ха! Я вижу, ты еще сохранил кое-какие остатки своего хваленого юмора.

Подозвав официанта, он заказал два бифштекса.

– Без возражений! – сказал мне Александр. – А это, s’il vous plaît ^[62], можете унести, – добавил он официанту, протягивая ему пепельницу. – Тебе надо устроить там засаду, Жюльен, – обратился он снова ко мне. – Поймаешь ее как миленькую.

Говоря «ее», Александр имел в виду Катрин. Для него это был вопрос решенный. Она или какая-нибудь ненормальная психопатка, личность которой нам неизвестна. Но насколько это вероятно?

– Это она, Жюльен. Стопроцентно. Ведь она – прости уж за прямоту – единственная, у кого есть к тебе интерес. Больше я тут никого не вижу. – Он отпил вино из бокала, чувствуя себя вторым Шерлоком Холмсом. – Главное – понять мотив.

Я покачал головой:

– Но это совершенно не так, поверь мне.

– Заткнись, Ватсон! Почему ты ее не спросил? Сказал бы ей прямо в лицо!

– Потому что не хочу еще раз оказаться в дурацком положении. Еще чего не хватало! Я спрошу ее, зачем она забрала мои письма, а она уставится на меня круглыми глазами!

Сама мысль еще раз осрамиться перед Катрин, причем без всякой надобности, показалась мне неприятной.

– Я знаю Катрин, – продолжал я настаивать. – Она такого не сделала бы.

– Да что ты так упорно возражаешь против моей версии? У твоей соседки есть мотив, плюс она была подругой твоей жены, плюс знает твои привычки. Готов поспорить, Катрин точно знает, по каким дням ты ездишь на кладбище.

Я вспомнил встречи с Катрин на лестнице. «Что, Жюльен, едешь на Монмартр?» – как-то спросила она. А я ответил: «По пятницам я стараюсь смыться из дому, в этот день в квартире шурует Луиза».

– Есть и другие, кто это знает.

– Да ну! И кто же?

– Например, maman.

– Тоже скажешь! Не смеши меня!

– Гм… Ну и как ты себе представляешь засаду? Что я, по-твоему, должен теперь поставить на кладбище палатку и сидеть в ней?

Александр посмотрел на меня задумчиво.

– Ты мог бы для начала изменить свои привычки, – посоветовал он.

Так случилось, что на этой неделе я, не дожидаясь пятницы, собрался на кладбище в среду. Признаться, без особенной надежды что-нибудь выяснить, но Александр уговаривал так настойчиво, что я в конце концов уступил. Только для того, чтобы с чистой совестью сказать ему: принятые меры ни на шаг не продвинули меня к решению загадки.

А вышло совсем иначе.

Едва ступив на территорию кладбища, я услышал, что меня окликают.

Это была Софи. Она, как и в первую нашу встречу, сидела на стене ограды, окружающей кладбище. Я помахал ей и, сокращая дорогу, свернул с аллеи Гектора Берлиоза к памятникам.

– Что так насупился, писатель? – Софи так лихо повернулась, сидя на высокой ограде, что у меня от одного вида голова закружилась. – За сто метров видно, что ты в дурном настроении.

– Ты поосторожнее там, а то еще упадешь, – сказал я.

Господи, да у меня, кажется, и впрямь скверное настроение!

– Ну, как поживаешь? – спросил я уже другим тоном.

Я не видел Софи с тех пор, как мы встретились в кино.