Онлайн книга «Говорит Москва»
|
– На каком заводе? – перебивает отец. – Ты сказал, на каком? – Ох, ну, прекратите! Сказал, не сказал. Что я могу сказать, если сам ничего не знаю? Всё, мне некогда, я побежал. Буду поздно! Тсай-тиен! [1] Дверь распахивается – а за ней жизнь и голоса. Детский визг – накинулась сзади, прыгнула на спину, мелкая пигалица: – Лошадка! Ты моя лошадка! Артём приближается к двери, выглядывает – темнота, еле пробивается свет в перспективе пустого пространства. Голоса звучат, как будто проступают из чёрных стен. – Тыгыдым-тыгыдым-тыгыдым! – Толя двигается вприскочку, всадница заливается искристым смехом. – Не лошадка, а конь-огонь! – слышится чуть в стороне голос девочки постарше. Стоит у стенки. Ей очень хочется пуститься играть с ними, с сестрой и большим красивым соседским мальчиком, но она уже почти взрослая, надо соответствовать. – Конь-огонь, красный конь! – кричит мелкая и поддаёт Толе пятками в бока. – Зоя, что ты делаешь, слезай немедленно! Ему же больно! Но Толе не больно, он только смеётся: – Как пролетарская революция! – Сам ты революция! Как на картине! – Какой ещё картине? – Это мы с Зоей в музей ходили, – говорит старшая. – Там картина выставлена, художника Петрова-Водкина. – Водка! Фу! Бе! – кричит младшая и смеётся. – Так, девушки, вынужден вас покинуть, – говорит Толя, и два маленькие ножки шлёпают об пол. – Меня ждут неотложные дела. – Какие? Какие? Толя, а ты меня ещё покатаешь? – Непременно! Всё, убежал. Хлопает входная дверь. Голос старшей удаляется по коридору: – Зойка, ты несносная! – А Толя меня носит! – Ты же видишь, Толя – взрослый, ему неинтересно с тобой играть. – Он не взрослый! Он хороший! Это дядя Андрей взрослый и злой, к нему подойти нельзя. А Толя хороший. Они уходят по коридору, младшая канючит, хлопает дверь налево. Впереди, на кухне, слышны прежние крики – два женских голоса, поливают друг друга грязью. В ванне шумит вода. Чьи-то быстрые шаги мимо – Артём отскакивает в сторону – и к двери: – Да сколько можно! Не больше пятнадцати минут, вы слышите! Нельзя же так долго мыться! – мужской, истеричный голос. Колотится в дверь. – Человек со смены вернулся, Андрей Валентиныч, – упрекает его другая женщина, проходя мимо. – Ну и что, что со смены! А я говорю: больше пятнадцати минут не занимать! Мы все здесь рабочие люди! – Но ведь метрострой, Андрей Валентиныч… Медленно, шаг за шагом, Артём идёт по коридору. Старается держаться ближе к стенке, инстинктивно – он их не видит, они не видят его, мало ли. Сзади визг, смех, топот детских ног. Распахивается дверь: – Чур-чура, чур-чура, не поймаешь никогда! – верещит младшая. Старшая: – На кухню не бегай! Маме скажу! – Что за дети! – ворчит Андрей Валентинович, по-прежнему стоя у двери в ванну. – Были бы мои, драл бы, как сидоровых коз! Младшая уже ревёт, старшая тащит её по коридору за руку, приговаривая что-то, та упирается; слышно, как шоркают сандалии по полу. – И где только их мать? – вздыхает женщина у ванной. – Вы бы лучше спросили, где их отец, – неприятно фыркает Андрей Валентиныч. – А ведь мы все, говорят, у них в гостях живём, – говорит женщина. – Говорят, это их матери дом. – Буржуи – буржуи и есть!.. На кухне ор и склока. В большом окне – ночь, свет выхватывает ободранный кусок паркета на полу. В углу – дыра от канализации, старый кран, из которого давно не текла вода. Проломленная печь и труба у стены. Оборванные провода на потолке. Стены кажутся закопчёнными, обгорелыми – или это из-за темноты? – И нечего, нечего мне своими тряпками в лицо сувать! Нечего! – Это мы ещё посмотрим, у кого тряпки! Курица драная! Закрыть глаза. Открыть глаза. Закрыть. Открыть. Нет, орут. Орут, не могут заткнуться. Голоса гудят в пустом пространстве. Артём чувствует, что его начинает колотить. Что-то в теле сжимается, мышцы сводит. Начинается в животе, потом пах, ноги. Открыть глаза. Закрыть глаза. Темнота хоть так, хоть эдак. Пустота. Но с закрытыми глазами она не так страшна. Открыть. Блестят на полу битые стёкла. – Эй, дорогие, ну нельзя же так, с утра голова от вас болит. Другой голос, тоже женский, но ленивый, томный. Только спросонья. Слегка протягивает на татарский манер. Входит в кухню – проходит сквозь него, стоящего в дверях, – идёт к раковине. – Раннее утро, люди ещё спать хотят… – Вот, притащилась, мен сине яратам [2] – не ходи по воротам, – фыркает одна из скандалисток, звенит посудой и спешит уйти с кухни, воспользовавшись ситуацией. А оставшаяся переключилась: – Это кто тут хочет спать? Ты, что ли? Нормальные люди по ночам спят, а не шляются неизвестно где! Шалава! – Э, закрой рот! Я тебе не…. – А вот и не закрою! А вот и не дождёшься! Думаешь, я слепая, ничего не вижу? Как ты нормальным мужикам проходу не даёшь! – Да кто тут нормальный? Твой, что ли? Не смеши меня, а! Давай, иди, смотри, никто на него и глядеть не… Какой-то шорох, резкое движение, плеск поды, бьются брызги об пол – и голос этот низкий вдруг взрывается криком, болью, воплем: – Ааа! Ыыыыы! Шаги из кухни – и навстречу другие: – Что? – Кто? – Обварила! Обварила! Кто-то ахает, причитает. Кидается к ней, орущей от боли. – Удальцова Зульку обварила! – Что? Как?! Бегут по коридору, хлопают двери. Толпятся – голоса, вздохи, советы, причитания. Зулька в центре кухни неистово, по-животному вопит: – Сука-а-а! Убыр-лы-ы-ы [3]! – Доктора! Срочно доктора! – На первом есть! Моисей Генрихович! – Зойка! Быстро на первый! – Милицию! Но уже бегут, уже хотят звонить, и всё что-то говорят, говорят, говорят. Закрыть глаза. Открыть глаза. Закрыть… В голове – гул и вой. Его начинает подташнивать. Вдруг за всем этим – тихие, осторожные шажочки, назад, по коридору. |