Онлайн книга «Говорит Москва»
|
В комнату влетает Зоя, кричит звонко, радостно: – Мама! Аэростаты! По бульвару водили аэростаты! Мама, их девушки водят! Такие красивые, в форме. Я сама видела, представляешь! Стук швейной машинки. – Представляю, Зой. Не кричи. Я всё слышу. Закрой дверь. Прикрывает, двигает стул и садится поближе к матери. Шум из кухни почти не долетает. Тёмная комната, только тени от рамы на полу крест накрест. Где стоял стол, стул, кровать? Там? Или там? Не понять. – Что ты шьёшь? – Заказ принесли. С фабрики. – А у них форма такая красивая, у этих девушек с аэростатом, я бы сама в такой ходила. – Скажешь тоже! Тебе рано. – А Ирочка в такой же ходит? Она письмо ещё не прислала? – Ирочка в связи, у неё другая форма. – Так не прислала? – Нет, не прислала. – Напиши ей, чтобы положила фотографию, я хочу посмотреть. Как ты думаешь, ей форма идёт? Мать не отвечает. Стучит машинка. Ползёт из-под иглы ткань. Слышны приглушённые голоса и крики с кухни. – А я думаю, идёт. – Зоя встаёт, мечтательно ходит по комнате. – Ты слышала, говорят, американцы второй фронт откроют. – Это ещё с зимы говорят. – Нет, теперь правда, нам на уроке сказали. Мам, а картошка осталась? – Она шагает к двери. – Не ходи на кухню. – Почему? – Потом. Нечего там сейчас делать. – Но почему? – У тёти Кати гости. Муж приехал. – Дядя Лёша? Удальцов! С фронта?! – С фронта, с фронта. – Так я тоже хочу!.. – Зоя, кому сказала: не ходи! – Но мама, как же, это ведь такое, это же, ну ведь… – Потом, поняла. Там сейчас не до нас. Сиди. Но поздно – по коридору ор, грузный стук костыля, прыгает на одной ноге, хватается руками за стену, падает на дверь, вламывается в комнату: – Сука где эта? Где эта дворянская тварь?! – Прекрати сейчас же! – верещит за его спиной Удальцова. – А! Падла. Сидишь? Всё здесь сидишь, пока я… Пока мы… Как вши, в грязи, в говне…. Пока нас там – заживо, заживо всех. Ты тут сидишь, сука! Убью! – ревёт он и кидается, летит на пол стул, истошно визжит Зоя. – Убью, падла! Недобитки, суки! Не перестреляли вас, не пересажали всех! Из-за вас всё! Из-за таких, как вы, предателей, тварей! Врубается в пол костылём, шарахается по комнате, Удальцова прыгает сзади, пытается повиснуть у него на плечах, Зоя визжит, как заяц. Артём не видит, но слышит – как дерутся, толкаются, матерятся, кричат. Зоя плачет, Удальцова орёт и колотит мужа по голове, мать хватает что-то и разбивает об него – летят осколки, звенят, хрустят под ногой – что это? бутылка? ваза? фамильное блюдо? Ничего не понятно, ничего не видно. Но он и сам уже кидается, машет руками и рычит от бессилия – он хватает воздух, один только воздух. Наконец, скрутили, придавили. – Не для тебя, ты змея, всё равно всех изведём, вон, для ребёнка, – оборачивается в дверях Удальцова, выволакивая, наконец, оглушенного мужа. И всё стихает. Только всхлипывает в углу перепуганная Зоя. Где-то вон там, где лежит на полу лунное пятно. Он опускается на пол посреди комнаты. Он задыхается. Держится за голову. Терпеть. Терпеть. Всё можно перетерпеть. Кончится, и это кончится. И будет тишина. Вот, как сейчас, – тишина… – Мама! Мама! – Голос врывается так неожиданно, что он вскакивает и крутится на месте. – Мы с Тоней были на Красной площади, и там американцы дали нам по шоколадке! Вот, смотри! Задыхается, топает. Залетает в комнату, вышибая дверь. Слышно, как в соседнюю так же влетает Тоня. Слышен её восторженный крик. – Только погоди, не ешь. Тоня говорит, она может быть отравлена. Надо сначала проверить. Если что… – Зоя, сколько тебе лет? – строгий голос матери. Спокойный. Стучит, стучит бесконечная машинка. – Я… Мы… – Зоя, сколько тебе лет? – Пятнадцать… – Как себя ведут воспитанные девушки в пятнадцать лет? – Но мама… – Ничего не слышу. Выйди и войди, как положено. – Мама, но я ведь уже не маленькая! – Именно! Стучит машинка. Слышно, как Зоя со злостью разворачивается на каблуках. Хлопает дверью. – А вот и не пойду. Возьму – и не пойду, – бурчит себе под нос – и тут же входит спокойно, с достоинством. Произносит холодно, как о чём-то будничном: – Мама, нам с Тоней американцы на Красной площади подарили по шоколадке. Только Тоня говорит… – Я очень за вас рада, – говорит мать потеплевшим голосом. Машинка стихает, слышно, как мать снимает очки, кладёт их на столик рядом с шитьём. – Сейчас мы поставим чайник и будем пить чай. А в соседней комнате Тоня ноет, не хочет отдавать шоколад матери. – Надо дождаться отца. Ты понимаешь? Да не съем я её, просто положу! – Зачем? Это мне дали! Американцы – хорошие, они союзники! – А я говорю, что надо дождаться отца. Отдай, Тоня! – Зачем надо меня дождаться? Входит в комнату так неожиданно и тихо, что пробирает неприятная дрожь. Подтянутый, строгий. Вкрадчивый голос. Неприятный. – Вот, полюбуйся: она с соседкой, с Зоей этой, бегала на Красную площадь. Им там шоколадку дали. – И что? – Ну как! Это же иностранный шоколад! Сколько раз говорили – ничего нельзя брать на улице у незнакомых. – Антонина, отдай. Этому голосу нельзя не повиноваться. Слышно, как шуршит обёртка. Нюхает? – Антонина, я говорил, чтобы ты не общалась с соседями? – А с кем мне общаться, никого же больше в квартире нет! – капризно говорит Тоня. – Мы скоро переедем, и у тебя будет много подруг, – быстро вступает мама. – Скоро, скоро… Уже три года! Надулась. – Ну, что ты хочешь, война… – Мать говорит как-то неуверенно. Ждёт, что скажет отец. Но тот молчит. Только тянет нервы. Тоня шоркает ногами по полу. Дышит обиженно, шумно. – Тоня, ты меня поняла? – Отец. Спокойным голосом, почти равнодушным. Как будто ничего не происходит. – Это нехорошая семья, ты не должна с ними общаться. – Враги народа? – спрашивает Тоня сквозь надутые губы. – Нет, просто неблагонадёжный элемент. Проходит к шкафу, открывает дверцу, снимает вешалку и вешает внутрь – что там на нём? Форма? Пиджак? Нет, он не простой, даже если в штатском, это понятно. Но всё-таки, в чём он? |