Книга Коронованная любовью, страница 34 – Барбара Картленд

— Сердце мое, ты уверена? — спросил Миклош. — Ты так молода, и я больше всего на свете боюсь испугать тебя, ранить твое целомудрие.

Хиона покачала головой.

— Мне кажется… ты не можешь… испугать меня… когда ты меня целуешь… мне кажется, твои… поцелуи возносят меня на небо… что они… часть солнечного света… звезд и всего… прекрасного… и я уверена, что… предаться с тобой… любви… будет совсем таким же.

Миклош на мгновение закрыл глаза, словно не мог поверить тому, что слышал.

Потом с бесконечной нежностью он поднял Хиону на руки и унес в спальню.

Только две свечи горели там у красивой золотой кровати. Миклош поставил свою жену на ноги, бережно снял с нее пеньюар, а затем снова поднял и положил на мягкие подушки.

Она взглянула на него. Ее полные тайны глаза словно заполнили весь нежный овал греческого личика.

— Я молюсь на тебя, — прошептал он. — Другого слова для моих чувств нет. Пока я ждал тебя, Хиона, в моей жизни было много женщин, но ни к одной я не испытывал ничего сколько-нибудь похожего на то, что чувствую к тебе.

Хиона обняла его так, будто боялась, что он вот-вот уйдет, и произнесла умоляюще:

— Скажи мне… что ты… чувствуешь.

— Я хочу оберегать тебя, защищать, — сказал Миклош, — и не только от того, что может причинить тебе вред или испугать, но немножко и от меня самого. Здесь любовь не тиха и кротка, как в Англии, но могучая, неотразимая сила, иногда не подчиняющаяся ничьей власти. Я знаю, что мое чувство к тебе больше меня самого, больше, чем ты и я вместе. Оно порождено всемогущей силой, и у нас нет от нее защиты.

Хиона смотрела на него широко открытыми глазами. Глядя в них, он сказал:

— Если ты хочешь, чтобы я немного подождал, прежде чем я покажу тебе, как люблю тебя, прежде чем сделаю тебя совсем и абсолютно моей, я подожду, потому что я положил к твоим ногам мое сердце и мою жизнь и во всем тебе покорен. Но будет очень трудно удержаться и не открыть тебе, как глубока, сильна и страстна моя любовь к тебе.

Умолкнув, он сделал движение приподняться, и Хионе показалось, что он уходит, оставляет ее и ее ждет одиночество.

Она обвила его шею руками.

— Дело не в том, сколько времени мы знаем друг друга, Миклош, — сказала она, — а в том, что в

тот самый миг, когда ты встал возле меня в темноте, я почувствовала, как твои флюиды устремляются ко мне, а мои — к тебе. И тогда вдруг поняла, что не только могу доверять тебе… но что каким-то непонятным образом я принадлежу тебе, как принадлежу теперь. Я люблю тебя… я люблю тебя! Пожалуйста, останься… со мной и… расскажи мне о твоей… любви.

Когда она умолкла, в Миклоше будто что-то сломалось.

Он с каким-то исступлением схватил ее в объятия и с сокрушающей силой прижал к себе.

И осыпал дикими, страстными, требовательными поцелуями, которые, казалось, не только вынимали сердце у нее из груди, но и ее душу, самую ее жизнь и отдавали их в полную его власть.

И все-таки она не испытывала никакого страха.

Она чувствовала пылающий в нем огонь, что-то в ней устремилось навстречу этому огню, и пламя вихрем унесло их в небеса.

Мысли исчезли, она могла только чувствовать и любить.

Через очень долгое время, когда свечи уже догорали, Миклош сказал голосом, полным чувства:

— Сокровище мое, радость моя, моя обворожительная женушка, ты все еще любишь меня?

Хиона засмеялась. Таким счастливым смехом!

— Как ты можешь задавать такие глупые вопросы? Ах, Миклош… я никак не представляла, что… любовь так чудесна… так совершенна.

Он привлек ее к себе, а она продолжала:

— Я… я не… разочаровала тебя… не сделала чего-то не так?

— Ну как ты могла придумать подобную нелепость, моя радость? — сказал он. — Я никогда, и это святая правда, никогда не был так счастлив. И как ты, не представлял себе, что любовь может быть столь совершенна, настолько полно и бесконечно превыше всего.

Хиона чуть вздохнула.

— Теперь я поняла все, что читала о любви. Музыку, которая ее выражает, картины, воплощающие ее в красках.

Она откинула голову, взглянула на своего мужа и продолжала:

— Если ты… когда-нибудь… перестанешь… любить меня… я знаю… что не захочу… дольше жить.

— Этого ты можешь не опасаться, — ответил Миклош. — Любимая, я думаю, мы были созданы друг для друга с начала времен, и судьба век из века вела нас к этой встрече, и вот после сотен жизней, в течение которых мы стремились поступать правильно, теперь нам дарована возможность помогать другим людям и принести этой стране счастье, которое станет источником вдохновения и сил для всех в ней живущих.

Он говорил очень серьезно, и Хиона спросила:

— Ты… правда… веришь… в это?

— Я верю, что вместе мы сумеем это осуществить. Наша любовь будет пробуждать любовь в других людях, и особенно в тех, кто предан нам.

Хиона вскрикнула:

— Ах, Миклош, какая чудесная мысль! Я хочу только любить тебя и любить тебя, и раз ты меня любишь… все будет так легко!

Он сказал с улыбкой:

— Мы ведь люди, и трудностей не избежать. Но, любимая, раз мы уже преодолели столько препятствий, то и в будущем будем их преодолевать.

— Да, непременно.

Потом она сказала совсем другим тоном:

— Ты обещал, что в этот вечер мы будем думать только о нас с тобой, и я хочу быть эгоисткой и только повторять: «Я люблю тебя!» Миклош, пожалуйста, люби меня!

— Это очень легко, — ответил он. — Ведь я уже так тебя люблю, что весь мой мир заполнен одной тобой. Сейчас я просто не верю, что есть королевство, которым я должен управлять.

Он поглядел на нее в меркнущем сиянии догорающих свечей.

— Я хочу лишь одного, моя радость: любить тебя, пока ты не полюбишь меня в тысячу раз сильнее — почти так же сильно, как я люблю тебя.

— Это… невозможно! — Хиона улыбнулась.

— Нет, так и будет. Я легко это докажу.

При этих словах Миклош поцеловал сначала ее тонкие крылатые брови, потом ее глаза и прямой греческий носик. А затем, хотя она приоткрыла в ожидании губы, он нагнул голову ниже и поцеловал ее нежную шейку.

В ней возникло странное, неведомое ей прежде чувство, и она чуть шевельнулась под ним, и тут, словно он не мог им помешать, его губы прижались к ее губам.

И он поцеловал ее со страстью, еще более бурной, чем прежде, и она ощутила, как его сердце бьется рядом с ее сердцем.

Она поняла, как прав он был, когда сказал: любовь неотразима и не подчиняется никакой власти.

И в ней запылал ответный огонь.