Книга Жажда, страница 21 – Нил Шустерман, Джеррод Шустерман

– Уже шесть с половиной часов, – плеснул свою долю печальки Гарретт.

Я понимаю, что быть здесь оптимистом – это моя роль. И хотя эта роль, как правило, не по мне, в трудные времена нужно проявлять гибкость.

– Думаю, с ними все в порядке, – говорю я. – Там наверняка очереди и немалые.

– Они не отвечают на звонки, – говорит Гарретт.

– Я же тебе уже говорила, – поворачивается Алисса к брату. – У них телефоны отключились. У матери аккумулятор не держит заряд, а отец всегда забывает зарядить свой.

– К тому же, – вставляю я, – система перегружена. Частоты, на которых работают мобилы, не справляются, когда звонят все сразу.

– Как на концерте, – говорит Алисса, не сдерживая чувства облегчения.

– Вот именно.

– Ну что ж, – говорит она. – Тогда будем просто надеяться на лучшее.

Я рад, что смог хотя бы вселить в нее надежду.

Их собака, Кингстон, вяло подходит к Алиссе и тычется носом в ее ладонь. Нос у него не такой влажный, каким обязан быть собачий нос. Я наливаю на пол патио немного воды, чтобы он полизал, что пес и делает.

– Послушай, – говорю я. – Я тут подумал и нашел для вас новый способ добычи воды.

Я произношу это интригующим тоном, каким фокусники объявляют свой новый номер.

– Какой? – спрашивает Гарретт.

– Я покажу.

И я иду внутрь их дома, прямо на кухню.

– Морозильная камера, – объясняю я. – Вы соскребали лед с ее стенок?

– В первый же день, – отвечает Алисса, сложив руки на груди. – Но у нас такой холодильник, что там ничего не намерзает. Нет у нас льда.

Я приоткрываю дверцу морозилки.

– Льда и не будет, если дверца закрыта. Но, если ее приоткрыть, вода начнет конденсироваться и намерзать на стенах. Потом лед можно соскрести и растопить.

– Это круто! – говорит Гарретт.

Я с самым небрежным видом облокачиваюсь на холодильник, нечаянно закрывая дверцу морозилки, и говорю:

– В младших классах я был вторым по рейтингу.

– А почему не первым? – издевательским тоном спрашивает Гарретт.

Теперь улыбается Алисса.

– Не отвечай, – произносит она. – Это ведь из-за Зейка Сринивасар-Смита?

Услышав имя своего вечного соперника, своего адского проклятья, я глубоко вздыхаю. Зейк Сринивасар-Смит. Ученик, прибывший по обмену бог-знает-откуда и, весьма вероятно, генетический мутант.

Похоже, между нами пробежала искорка настоящего взаимопонимания, поскольку Алисса явно хочет рассказать свою историю, связанную с Зейком (у каждого в нашей школе была своя байка про Зейка), но тут ее внимание отвлекает нечто, происходящее на экране стоящего в гостиной телевизора. Программа новостей.

Показывают кадры столкновений полиции с разъяренными толпами на улицах в центре Лос-Анджелеса, и ведущий – один, а ведь они обычно работают парой, – говорит:

– В целях предосторожности жителям рекомендовано не выходить из дома и сохранять спокойствие.

Но на фоне слов ведущего, который пытается утихомирить зрителей, контрастом к его словам внизу экрана бежит строка: «Южные районы штата официально объявлены зоной катастрофы».

И здесь телевизор вырубается. Это Гарретт, он его выключил. А пульт управления спрятал, чтобы ни я, ни его сестра не смогли его вновь включить.

– Я не хочу на это смотреть, – говорит Гарретт. – Они делают все, чтобы у нас крыша поехала.

– Они говорят, чтобы мы сохраняли спокойствие, – напоминает Алисса.

– Ну да, именно это говорили людям на «Титанике», когда уже было известно, что он идет ко дну.

Гарретт прав. С точки зрения властей, менее хлопотно иметь дело с людьми, умирающими спокойно, чем с теми, кто яростно дерется за свою жизнь.

Мы застыли в наступившем неловком молчании, но тут Алисса встает перед Гарреттом на одно колено.

– Все будет хорошо, – говорит она, правда, не вполне уверенным голосом. – Сейчас слишком темно, чтобы что-то делать. Но если до утра не вернутся, я поеду и найду их.

Когда я слышу эти слова и вижу выражение лица Алиссы, что-то странное овладевает мною – некая внутренняя, непонятная сила. То же самое я чувствовал, когда выстрелил в грудь Малески и спас ему жизнь. Это ощущение того, что ты знаешь, что делать, и сделаешь это, независимо от обстоятельств.

– Поедем вместе, – говорю я ей. – А сегодня я останусь у вас, чтобы вам было не страшно.

Алисса, усмехнувшись, качает головой.

– Нет уж, – говорит она, – спасибо. Я думаю, таким образом ты хочешь набрать очки, но я – не хрупкая девица, нуждающаяся в защите.

Я чувствую, что начинаю злиться. Значит, так она про меня думает? Она была бы права, если бы дело происходило на прошлой неделе; но сегодня то, что она назвала «очками», меня совершенно не интересует.

– Послушай, – говорю я совершенно искренне, – я знаю, что я не лучший претендент на роль твоего друга, но сегодня чем больше народу, тем безопаснее. По улицам бродят люди, сходящие с ума от жажды, и произойти может все, что угодно. В дом могут вломиться; а может случиться еще что-нибудь и похуже. Если я останусь, мы будем дежурить по очереди, и ты сможешь поспать.

– Ты думаешь, мне удастся уснуть?

– Если ты собираешься завтра искать родителей, то да.

Алисса обдумывает то, что я сказал. Она колеблется, раздраженная тем фактом, что я прав, и она это понимает.

И тогда свет начинает мерцать. Мы замираем и задерживаем дыхание – как в случае, когда грозит неведомая опасность. А потом свет вырубается.

– О, черт! – стонет Гарретт. – Черт! Черт!

– Не пугайся, – говорит ему Алисса. – Такое уже было на днях. Сейчас опять загорится, вот увидишь.

Но свет не загорается, и в доме повисает настоящая, без дураков, тишина. Гудение холодильника, шелест кондиционера – все затихло. И наступившая тишина оказывается такой пугающей, такой жуткой!

Я чувствую, как кто-то хватает меня за руку. Это Гарретт. Оказывается, я ему ближе, чем Алисса. В этом урагане я – ближайший к нему порт.

Мы начинаем слышать голоса. Соседи перекликаются, пытаясь узнать друг у друга, какого черта вырубили свет и какого дьявола им теперь делать. То, что казалось сюрреалистическим кошмаром, обернулось явной и жесткой реальностью.

Постепенно глаза наши начали привыкать к неясному сумеречному свету, льющемуся из западных окон.

Я знаю, что нужно делать.

– Мне нужно уйти…

Но не успеваю я закончить фразу, как вмешивается Гарретт:

– Нет! Ты обещал остаться!