Книга Метро 2033. Дворец для рабов, страница 33 – Светлана Алексеевна Кузнецова

– Когда это я отказывался? – удивился Тим.

– По крайней мере, я непременно попробовал бы в сходной ситуации охмурить некрасивую девчонку, которой запал в сердечко, и при ее помощи отсюда скрыться. Правда, пока не знаю – куда. Я-то везде приживусь, а вот ты – не факт. Трудно будет. Разве лишь назад к своим подашься.

Парень нахмурился.

– Вы зря не верите.

– В амнезию? – Немчинов усмехнулся одной стороной рта и блеснул неправильными глазами. – Если бы не верил, то с тобой здесь не разговаривал бы. Существует очень много способов развязать язык, ты, разумеется, герой и все такое, но не сверхчеловек же.

Тим сглотнул. За прошедшие дни он стал чувствовать себя гораздо лучше и снова испытывать боль не желал. Хватит, намучился. Теперь хотелось дышать полной грудью, лишь бы никто не мешал.

– Я, как и большинство людей, часто сужу по себе, – продолжал Немчинов. – И прекрасно знаю: попади в руки любого, даже не слишком умелого, не прошедшего должной подготовки палача, запою обо всем на свете уже через полчаса, максимум час. Ты даже не представляешь, Тимур, какую муку испытывает человек, с которого живьем сдирают кожу, а если мясо посыпать известью…

Парень отвернулся, опасаясь дрогнуть лицом. Он умел терпеть боль, но с тех пор, как оказался впервые ранен, а произошло это не в Московском метрополитене, а во время одного из первых патрулирований, никогда не храбрился. В ноге тогда застрял клык волкодлака. Яд твари очень быстро проник в кровь, пришлось отсасывать, а затем и резать по живому. Никакой анестезии не имелось – даже сивухи. Пришлось терпеть, а потом и орать. Доктор говорил, что Тиму сильно повезло не заполучить гангрену и, соответственно, ампутацию ноги. Колодезов хмуро шутил: «Лучше бы стал одноногим – гонору меньше и прыти». Правда, зубоскалить он начал, только когда все мучения закончились и Тим пошел на поправку. Шрам остался до сих пор.

– Почему тебя не допрашивают и не пытают, как думаешь?

Словно пленник мог ответить на этот вопрос.

– Человеколюбие пробудилось от многолетней спячки? – саркастично предположил он.

– Несмешная шутка, – заметил Немчинов, вальяжно рассаживаясь на хлипкой трехногой табуретке, которую принес один из солдат. На второй такой же, нашедшейся в углу, расположились нарды. – А ответ ведь лежит на поверхности, просто ты не хочешь в него поверить, а возможно, попросту опыта тебе не хватает.

– Куда уж мне…

– Не ершись, – посоветовал ганзеец. – Чего тебя не устраивает в окружающей обстановке?

– Все, – совершенно искренне ответил Тим. – Я словно нахожусь в кошмаре, прекрасно осознаю это, вот только проснуться не выходит. Не понимаю, как вы могли допустить подобное. Почему люди живут хуже скотов?! И ведь я вовсе не быт имею в виду. Отчего они утратили человеческое достоинство?!

– А ведь видел ты лишь «Маяковскую», – напомнил Немчинов.

– Хотите сказать, на других станциях иначе?

Немчинов кивнул.

– Я еще и про фашистов слышал. Не понимаю, как вы терпите под боком этих мразей?!

Немчинов посерьезнел глазами и словно бы постарел. Параллельные морщины меж бровей стали заметнее и четче; суровее обозначилась складка у губ, а смешливые лучики в уголках глаз, наоборот, выцвели и поблекли.

– В подземке живут по-всякому, – наконец, произнес он тихо, – и если ты желаешь знать мое мнение, главная проблема в том, что людей спаслось слишком уж много.

– Да как вы можете говорить такое?!

– Могу я многое. Практически все, – заметил ганзеец. – А еще власть в метрополитене захватили не просто откровенные отморозки, а идейные подонки. Это в тысячу раз хуже, чем просто бандиты, пусть и не столь взрывоопасно, как идиоты с инициативой и ядерным чемоданчиком или религиозные фанатики. В Москве нынче несколько группировок. Имеются коммунисты на красной линии, фашисты на «Чеховской», «Тверской» и «Пушкинской», анархисты, троцкисты, бандитская вольница, фермеры, да мало ли кто еще. Выбирай, к кому примкнуть хочешь, – разнообразие на любой, даже самый взыскательный вкус.

– Удивительно, что свое Содружество вы не упомянули, – сказал Тим.

– Я и Полис не назвал, – заметил Немчинов. – Пораскинь умом на досуге, почему.

Не стоило и размышлять: ганзеец обозначил тех, к кому точно не стоило соваться, да Тим и сам понимал это.

– Какая-то пародия на историю России двадцатого века, – сказал он. – Пожалуй, только либеральных демократов не хватает.

– А кто, по-твоему, живет в Полисе? Они там и обитают: якобы хранят знания, философствуют, блеют о неких общечеловеческих ценностях, в которых мало смыслят. А не поубивали их лишь потому, что оборотной стороной этой медальки – Полиса – являются военные. С ними попросту боятся связываться.

– Как у вас?

– В каком-то смысле. Где-то круче мы, где-то – они.

– Может, у вас в метрополитене проходит какой-нибудь чудовищный эксперимент? – предположил Тим. – Ведь быть не может, чтобы столько гнили развелось вокруг. На «Маяковской» люди – хуже скота!

– Для такого и экспериментов не нужно, – повел плечом Немчинов, – потому как люди и есть – быдло, дрянь, пустота сплошная. Если опускаются к самому дну и не борются, пусть не за себя самих, то хотя бы за детей. Очень много кумушек, воющих про своих дитяток, да и мужиков не меньше, а на поверку все их слова о том, как должно жить, детей растить, с людьми общаться, – сплошное ханжество и попытки возвыситься над соседями. Они постоянно ищут поводы пожертвовать своими интересами ради чужих, а потом самозабвенно пострадать на данную тему, разумеется, обвинив во всем тех, ради кого жертвовали. Они с большой радостью завидуют или ревнуют, но никогда не любят и не помогают. Ненависть, зависть, злоба, сплетни, желание влезть в чужие тайны – вот чем живет подземка. Москвичей испортил квартирный вопрос – наверное, читал?

– У Булгакова.

– Тоже, замечу, писатель начала двадцатого. Так вот, он прав. Сложно людям ютиться в палатках да комнатушках, постоянно сталкиваться с посторонними, от которых даже в сортире, пардон, не укрыться. Разве лишь в тоннель сбежать, но там монстры подстеречь могут. К слову, и ты, видно, от чего-то подобного ушел, только не думал угодить в огромный подземный дворец – жилище рабов.

– Я ушел от хорошей жизни, – с неподдельной тоской в голосе сказал Тим.

– Идиот, – припечатал Немчинов.

– Сам знаю теперь.

– Еще и убийца, – не стал щадить его ганзеец. – Друга из-за тебя положили.

Тим кивнул:

– Друзей.

Тишина рассыпалась вокруг стеклянным крошевом, прикоснись – порежет. Тим машинально схватил кости, кинул, получив единицу и двойку, махнул рукой, признавая поражение.

– Так я дождусь твоих мыслей по поводу отсутствия пыток? – словно и не было предыдущего разговора, поинтересовался Немчинов. – И предлагаю продолжить. Общий счет: три – один. Хочу отыграться.