Книга Дикие, страница 47 – Мира Вольная

Интересно, она, серьезно полагала, что после этого сообщения я буду спокоен? Очень смешно. Омлет шипел на сковороде, а я смотрел прямо перед собой и вспоминал.

Крис было двенадцать, когда с ней случилось… это… Эта хрень. Когда мы впервые поняли, кто она такая и на что способна. Поначалу ее способности не доставляли ей особых хлопот, в стае не было слишком проблемных волков, не случалось каких-либо серьезных происшествий, да и способности Хэнсон только-только пробуждались. Никто не предполагал, даже отец, насколько сильной волчица действительно была, насколько сильной могла стать. Все было хорошо… по началу. Она справлялась. Мы вместе справлялись.

Когда ей было четырнадцать в стаю приехала новая семья: Ричард Ганьон, Сьюзи Ганьон и их дочь Анна-Мария Ганьон. Хорошая семья, любящие и заботливые мать и отец, спокойная и любознательная мелкая. Иногда слишком тихая для ребенка такого возраста. Они переехали к нам из Тербона, искали новую стаю, потому что старая трещала по швам из-за внезапной смерти альфы. Началась грызня. Не самое подходящее место и время, чтобы растить шестилетнюю дочь. Многие семейные торопились сбежать из Тербона. Все они обратились в совет. Семью Ганьон распределили к нам. Мы против не были, у нас бы хватило места принять и все десять семей, работы бы тоже нашлась. Ричард был неплохим айтишником, Сьюзи – преподавательницей младших классов. Семья быстро привыкла к стае, стая – к Ганьонам.

Через год к нам же приехал и брат Сьюзи Тейлор. Парень сказал, что их прошлая стая совсем развалилась, что новые пришлые волки совсем все похерили, а место альфы так и оставалось незанятым.

Мы приняли и Тейлора – улыбчивый парень, душа компании. Он выглядел немного тощим и нескладным, глаза немного навыкате, в целом тонкие черты лица. Тейлор любил гавайские рубашки, умел играть на укулеле и иногда невпопад шутил, потому что слишком смущался перед нашими девчонками.

Странности начались, когда дочь Ганьонов пошла во второй класс. Анна-Мария была вялой на занятиях, стала плохо учиться, постепенно перестала общаться со сверстниками, начала пугаться громких звуков: смеха, раскатов грома, вздрагивала от простого хлопка двери. Дальше начались проблемы со сном и настоящие истерики. Малышка могла упасть прямо на улице, съежиться в скулящий комок и плакать.

Все поначалу решили, что так сказывается пробуждение ее второй половины, волка, ведь Анна-Мария еще ни разу не обращалась, а зверь внутри нее рос быстро, пожалуй, даже чересчур быстро. Такое бывало. Но девочка так и не обернулась за следующие несколько месяцев, а животное внутри нее стало вдруг слабеть.

Успокоительное и разговоры с малышкой ничего не дали. Истерики пусть и прекратились, но в остальном все осталось по-прежнему, не изменилось ни на секунду.

Тогда отец попросил родителей Хэнсон позволить Крис снять с малышки это. Крис сняла. А следующие две недели спала вместе с родителями, потому что Головастика душил страх, тот же страх, что мучил маленькую девочку.

- Это ужасно, Марк, - говорила Крис, сжавшись у меня на коленях в клубок, после очередного «сеанса». Кристин «забирала» себе эмоции Анны-Марии по три раза в неделю. – Там такой страх, такая боль и вина. Этого так много, она практически доверху заполнена этими чувствами, и кроме них не осталось практически ничего. Ни одной радостной, теплой эмоции…

- Вина? – переспросил я. – Боль?

- Да. Я сама не понимаю. Все это неправильно, неправильные чувства… Маленькая девочка не должна их испытывать и…

- Да, Крис?

- Они новые, понимаешь? Каждый раз я будто начинаю все сначала. И ощущение такое, что это никогда не закончится. Девочке очень плохо, я почти не чувствую теперь ее щенка. Он очень слаб и всегда спит. Что-то плохое происходит с Анной-Марией, что-то плохое происходит с ней прямо сейчас, каждый день возможно. Я не понимаю… - и Кристин заплакала. Заплакала, потому что ей тоже было страшно и больно. И эти чувства принадлежали не только маленькой девочке, но и головастику. Хэнсон боялась, пусть и не сказала этого вслух, что малышке нельзя помочь. Кристин было слишком мало лет, чтобы понять, а вот меня те ее слова насторожили и разозлили не на шутку. Тем же вечером я сидел в кабинете у отца и рассказывал ему все, о чем узнал от Кристин.  

Анну-Марию снова отвели к врачу, полное обследование показало, что девочку насилуют. Насилуют давно.

Отец был в ярости. В таком гневе я, пожалуй, не видел его никогда. Он обратился в соседние стаи, в совет, к городским в поисках детского психолога и врача. Анна-Мария молчала.

На все вопросы, на любые попытки узнать, кто это был она отвечала молчанием и слезами, только повторяла, что она «хорошая девочка». И что это значит никто не понимал.

Анна-Мария оставалась в больнице, а мы проверяли волков, проверяли дом Ганьонов, одноклассников, учителей, всех, но… без толку. Двери в стае никогда не запирались, в доме было слишком много запахов: семья, друзья, знакомые.

Кристин продолжала приходить к Анне-Марии, даже несмотря на то, что родители, отец, я были против. Она тайком пробиралась к девочке в палату и не отходила от малышки часами. Состояние Хэнсон ухудшалось стремительно, как и Анна, она стала плохо спать, была рассеянной, круги под глазами – почти фиолетовые, вялые движения, постоянный испуг во взгляде.

Я даже как-то накричал на головастика.

- Я не могу ее бросить, Марк. Если я ее брошу, если перестану делать то, что делаю, она совсем…

Крис не договорила, но и не надо было.

Вся стая была взвинчена, постепенно страх за детей начал перевешивать здравый смысл. Дошло до комендантского часа и мордобоя всех со всеми.

Мы продолжали искать. И хоть насилие над Анной-Марией прекратилось сразу же после того, как ее поместили в больницу под охрану… ублюдок все равно каким-то образом имел к девочке доступ. Малышка все еще боялась собственной тени и отказывалась говорить.

Что творилось с родителями и дядей… Сьюзи была под успокоительными, Тейлор и Ричард пытались найти ублюдка самостоятельно, становясь зачинщиками тех самых драк почти регулярно.

Наконец-то через месяц совет прислал психолога. Первые изменения с девочкой начали проявляться только через полтора месяца, но она все так же молчала. Не поддавалась ни на уговоры родителей, ни на уговоры Крис, ни на уговоры психолога.

Напряжение в поселке нарастало, не ослабло ни на миг, заставляя волков совершать глупости и подозревать друг друга. Стаю отец удержал лишь чудом.

А потом, как-то утром, когда мы завтракали, Кристин вошла в столовую. Бледная, как смерть и разъяренная, как фанат Монреаль Канадиенс на матче с Калгари флеймс, где первые проиграли.

- Я знаю, кто это делает, - прошипела она. – И я хочу… я хочу, чтобы он мучился, я хочу, чтобы он страдал так… будто, будто… чтобы он прошел через «смерть от тысячи порезов».

Я не понял тогда, что она конкретно имеет ввиду, но общий смысл был ясен, как день.