Книга Оливер Лавинг, страница 52 – Стефан Мерил Блок

– Нет, – сказала она. – Не надо просить прощения. Не извиняйся, милый мальчик. Это ты меня извини, если была немного резка с тобой, но ведь мы – одна команда, правда же? Все мы мечтаем об одном.

Чарли выкарабкался из ее декольте, приник к ее плечу. Он представил себе пустой дом, куда, должно быть, Марго возвращается каждый день после работы, храбрость, а может, детски-простодушную веру, которая поддерживала в ней христианскую бодрость в этих унылых комнатах.

– Я вот что поняла, – сказала Марго. – Надо сохранять веру. Так велит нам Господь.

– Господь? – переспросил Чарли. – Боюсь, мы с этим большим чуваком сейчас не разговариваем.

Марго улыбнулась, почти ностальгически, словно безверие Чарли было ступенью развития, которую необходимо преодолеть и которую сама Марго давно переросла.

– Он – это единственное, что есть у каждого из нас. Думаю, со временем ты это поймешь.

Чарли пожал плечами.

Безусловно, в чудесном воскрешении «сузуки» чувствовалась рука божества, но больше пятидесяти мотоцикл не разгонялся; а этого было вовсе не достаточно – как понял Чарли в свои первые печальные недели в Биг-Бенде, – чтобы оставить позади тревоги, которые гнались за ним через полконтинента.

Со дня его возвращения домой Джимми Джордано звонил шестнадцать раз, а Чарли ответил на его звонки ноль раз. Зачем вообще, недоумевал Чарли, он держит телефон включенным, если теперь ему звонит только арендодатель? Даже Терренс махнул на Чарли рукой; его прерывистый поток сообщений («Ты где?», «Все в порядке?», «Что с тобой происходит?», «Я волнуюсь») завершился так же, как и все дружбы и романы Чарли: его собственным нерешительным бездействием, которое превратилось в отсутствие ответа. За последние недели Чарли захотелось ответить только на один звонок, но прежде чем он успел поднести к уху мобильный, Ребекка Стерлинг оборвала вызов. Почему же после стольких месяцев упрямого молчания она вдруг решила позвонить? На следующее утро в «Звезде пустыни» Чарли долго лежал на матрасе с выступающими пружинами, глядя на кнопку вызова под номером Ребекки. Он остановил выбор на коротком бодром сообщении, о котором пожалел сразу же, как нажал «Отправить».

«Ты звонила?» Чарли долго смотрел на окно эсэмэс-переписки, стараясь силой телепатии заставить Ребекку ответить. Примерно через десять минут на экране наконец появился пульсирующий овал, означавший, что Ребекка печатает ответ. Всего три таинственные точки, но их оказалось достаточно – во всяком случае, так представлялось Чарли, – чтобы передать ему через пространство всю полноту картины. Ребекка снова в шелковом халате, темную спальню освещает лишь мерцание телефона. Эдвина похрапывает на своей подушке. Ребекка думает, опять думает. Но в конце концов оказалось, что максимум, что она может предложить Чарли, – это овал с тремя точками. Кончики его пальцев побелели, пока он яростно перенаправлял Ребекке некоторые из новостных статей, которые Гугл присылал ему на телефон, – чрезвычайно небрежных, слишком оптимистичных рассказов о результатах фМРТ. Как и ожидалось: в последующие дни Ребекка ничего не ответила.

А вот звонки от Джимми Джордано, разумеется, продолжались; и даже когда телефон молчал, испытываемый Чарли ужас превращался в отдельный аппарат, который никогда не переставал трезвонить. Как сильно было его отчаяние: однажды, через неделю после возвращения, Чарли пролистал список контактов, задержал дыхание и нажал «Вызов» на имени Лукаса Леви.

– Так-так-так, Чарли Лавинг, – ответил Лукас. – Мой любимый писатель.

– Твой любимый писатель работает не покладая рук.

– Что же, Чарли, что тебе угодно?

– Парочку пафосных коктейлей. А может, ужин.

– Да?

– Шучу. На самом деле хотел тебе рассказать, что дела продвигаются хорошо.

– Надо же. И куда же они продвигаются?

Хотя поток статей после новости о «чуде в Биг-Бенде» быстро иссяк, прежде чем позвонить Лукасу, Чарли попытался подбодрить себя мыслями о своем уникальном взгляде на события. Мир – во всяком случае, часть мира за пределами клочка округа Пресидио – вновь заинтересовался Оливером, и только Чарли имел доступ к внутренней информации. Он заново представил себе целую книгу, которая будет включать все детали прошедших недель, описанные в живой, эмоционально захватывающей манере, – детали, при мысли о которых, по правде говоря, Чарли становилось нехорошо. И все же, словно пробуя пальцами ноги прохладную воду, он чувствовал возможность облегчения: он убедил себя, что в свете поразительных новых фактов Лукас, возможно, согласится заранее выплатить остаток денег, которые полагались Чарли после сдачи рукописи.

– Господи, – сказал Лукас Леви, выслушав сумбурный и путаный рассказ Чарли о событиях последних недель: о результатах последнего обследования, о работе Марго Страут, о нескольких новых статьях в местных газетах. – Но вы по-прежнему не знаете, сможет ли он когда-нибудь коммуницировать?

– Да, – ответил Чарли, и на несколько секунд воцарилось молчание.

– И что там у тебя продвигается?

– Вот об этом и речь, – сказал Чарли. – История меняется так быстро, что мне придется все начать сначала, и тут, я надеюсь, ты сможешь мне помочь.

– Помочь?

– Мне просто надо еще немного денег по контракту. Сколько сможешь дать.

– Чарли…

– Обещаю! Я быстро закончу.

– Ясно.

– Послушай…

– Нет, это ты послушай, – прервал его Лукас. – Не хочется этого говорить, но иначе невозможно. Мой босс – должен сказать, он подумывает расторгнуть контракт.

– Расторгнуть?

– Тебя это правда удивляет? Мы договорились, что ты покажешь часть работы к декабрю, а сейчас август. Август! И каждый раз ты говоришь мне, что начинаешь все заново.

– Но как насчет того, о чем ты говорил? О национальном позоре?

– Да, это так. То, что случилось с твоим братом, – трагедия, позор, как я говорил, но сейчас стрельбу устраивают каждый месяц. Если честно, не могу винить людей за то, что эта тема их утомила.

Чарли понурил голову, кивнул. Согласно громкому и краткому потоку дискуссий, который разразился в прессе после вечера пятнадцатого ноября, мотивом Эктора Эспины был малопонятный сплав душевной болезни, насилия в СМИ, белой ксенофобии и проблем с наркотиками; но в частых лихорадочных размышлениях Чарли над неведомыми причинами этого поступка самым подлинным ответом оказывался следующий: Эктор, парень, который не смог устроить свою жизнь после окончания школы, надеялся принудить весь безучастный мир запомнить его имя, хотел использовать пистолет в своей руке как особый аппарат, который трансформирует его одинокую агонию в чернейшую славу, превратит личное несчастье в массовое кровопролитие. Однако он был переполнен, этот пантеон злодеев – все эти одинокие, мучимые гормонами, фанатичные, безумные юноши, которые устраивали ад в школах, на военных базах, в церквях, в ночных клубах, в кинотеатрах, торговых центрах и аэропортах. С точки зрения статистики трагедия Блисса стала довольно незначительной – просто единица информации в обновлявшейся инфографике, на которую либеральные конгрессмены сердито указывали всякий раз, когда очередной сумасшедший юноша пытался превзойти своих предшественников. В течение многих лет друзья и бойфренды осторожно предлагали Чарли дать должный выход своей ярости: присоединиться к ребятам с плакатами на ступенях законодательных учреждений и бороться за ужесточение законов об оружии. Но как истинный техасец Чарли знал, что каждая катастрофа была для обезумевших граждан только поводом вооружиться еще старательнее.