Онлайн книга «Французская политическая элита периода Революции XVIII века о России»
|
К их числу с полным основанием можно причислить и литератора, журналиста (издававшего в 1798-1799 гг. вместе с А. Валькуром газету «L’Indépendant») Луи Леклерка из Вогезов (Leclerc des Vosges) [676]. Своими радикальными взглядами он не раз навлекал на себя огонь критики и даже однажды был арестован и оказался на месяц в Тампле, затем принимал участие в заседаниях общества в Манеже [677]. 6 термидора VII года бывший монтаньяр, а теперь влиятельный член Совета старейшин Э.-Б. Куртуа на заседании палаты обвинил Леклерка в подготовке заговора, попытке воскрешения режима Террора и провозглашения затем монархии. Совет поручил комиссии инспекторов расследовать это обвинение [678]. Но нас в рамках данного исследования интересует только одно сочинение Леклерка, которое пользовалось огромной популярностью и выдержало в 1799 г. неколько изданий, - это его поэма «Русский в Париже» [679]. В этом сатирическом памфлете Леклерк от имени воображаемого русского путешественника, прибывшего в Париж времен Директории после известий с полей битв в Италии, ведет диалог с неназываемым прямо представителем властей. По сути, поэма явилась наиболее острым среди всех других памфлетов, направленных против Директории, а точнее против ее самых видных и влиятельных членов - Ж.-П. Барраса, Л.-М. Ларевельера-Лепо и Ж.-Ф. Ребеля. Интересно, что сам поэтический диалог «русского» с французским «политиком» был представлен именно в форме подражания знаменитой поэме Вольтера. «Русский» в этом контексте - это воображаемый персонаж, обличающий пороки презираемой Директории, тогда как реальные россияне, в этот момент сражавшиеся в Италии и Швейцарии против французских армий, Леклерка не интересовали. В форме этих рифмованных «вопросов» и «ответов» русского и француза, сатирик Леклерк заложил свой ответ на главный вопрос времени: по его мнению, при Директории французы суть недостойные ученики Вольтера и Руссо, а Революция в своем движении оказалась в тупике. «Русский путешественник» заявлял: Я прибыл к вам затем, Чтобы народом вашим восхититься, Что цепи рвет и обличает палачей, Что на дымящихся останках трона, Законных прав своих воздвиг колонну. Восславить я хочу сенаторов бессмертных, Отечества всегда служителей примерных. Держава ваша, им благодаря, Превращена в огромный арсенал! Из юношей - сто тысяч батальонов Один-единственный декрет создал! Пруссаков кровь обильно проливают, - Луга и нивы ваши орошают. Благодаря заветам Ганнибала, Прошли сквозь ледники Альпийских перевалов. Их подвиги уже достойны восхищенья, И судьбоносный меч не знает пораженья! [680] Француз обвинял императора Павла в нежелании развеять «ночь невежества» над Россией, но получает из уст «русского» достойный ответ, ведь именно за новыми знаниями и культурными навыками этот «подданный царя» и прибыл в революционный Париж: О! наша ночь темна. Ее пределы покидая, Ученых с мудрецами встретить я бы чаял, Таланты новые хотел бы я узнать. Их иностранцу здесь бояться показать? Или, среди торжеств и ликований праздных, Сыскать Вольтеру и Руссо нельзя уж равных? И кто теперь достоин на пьедесталы их взойти? Своими тропами пройдя по их пути? [681] Мастер памфлета, Леклерк выворачивает наизнанку набившие оскомину у просвещенной публики стереотипы французской печати о «русской опасности», «русском варварстве» и предлагает все это теперь увидеть иначе, сквозь призму политической сатиры, смелой и язвительной. Политизированный миф о «русском варварстве» рассыпается без следа. Весьма необычный собеседник француза, - «рожденный в северных снегах неуклюжий московит» Петерс-Шубватеков на поверку оказывается образованным человеком, использующим даже латынь, ценителем наук и искусств, который восхищается Революцией. Ситуация, описанная Вольтером еще в далеком 1760 г., повторяется, но в новых условиях. «Ученик» (русский) вновь занимает место «учителя» (француза) и справедливее своих французских современников судит о положении дел во Франции, революционные власти здесь предстают еще большими деспотами, чем Павел I - «царь и гения наследник». Осознав, что при Директории некогда прекрасная Франция оказалась в упадке и состоянии регресса культуры, «русский» Петерс- Шубватеков разочарован. Завершая явно затянувшуюся беседу, он учтиво прощается с французом, намекая на грядущие во Франции политические перемены: «Прощайте, я вернусь, когда вы станете более свободными!» Итак, воображаемый Леклерком «россиянин» - это наивный и рафинированный интеллектуал, космополит века Просвещения, обожатель французской культуры, искренне сочувствующий главным идеям Революции. Страха перед русскими в сочинении Леклерка уже не найти. Этот разворот в общественном мнении происходил по внутренним причинам. И это было возможно потому, что под маской «русского» уже отчетливо угадывался свободомыслящий француз, критик ненавистной Директории, осмелевший до такой степени, что, несмотря на острый военный момент, позволил себе независимый и неподвластный никакой цензуре взгляд на образы «других». |