Онлайн книга «Я спас СССР. Том II»
Евтушенко неожиданно предлагает мне прогуляться по берегу. Я не отказываюсь, понимаю, что он хочет о чем-то поговорить со мной без лишних ушей. – Леш, ты не думал о том, чтобы перевестись из МГУ в Литературный институт? – Зачем? Профессия журналиста меня вполне устраивает. Я не хотел бы загонять себя в узкие рамки литератора, мои интересы гораздо шире. Вот музыка, например. – Да, с песнями у тебя клево получается… Но если ты все-таки решишь… – Поэт мнется. – Ты быстро восходишь на наш литературный олимп, но, боюсь, пока плохо себе представляешь, во что вообще ввязался. – Почему же? Я примерно догадываюсь. – Нет, Русин. Ты и в малой степени не догадываешься, какой террариум – Союз писателей! Про Бродского слышал? – Давай еще Пастернака вспомни! Евтушенко хмыкнул, но продолжил: – Вот есть у меня плохое предчувствие… Ударят скоро. По молодым. – Это почему же? – Пошла мода посылать рукописи в зарубежные издательства. Те, которые тут не взяли. Старикам – это как кость в горле. Да, Евгений прямо в корень зрит. Совсем скоро начнется дело писателей Синявского и Даниэля, которые издадутся во Франции с неоднозначной прозой. Их обвинят в написании произведений, «порочащих советский государственный и общественный строй». Расцветет пышным цветом знаменитое диссидентское движение. Как же! В СССР преследуют инакомыслящих. На этой теме поднимется большая волна контрпропаганды на Западе. Сам Евтушенко, кстати, будет рассказывать, как во время приема в Белом доме Роберт Кеннеди, включив воду в туалете, дабы нельзя было подслушать, поведает лично Евгению, что псевдонимы Синявского и Даниэля в КГБ поступили из ЦРУ, дабы отвлечь общественное внимание в США от неудачного начала войны во Вьетнаме. Такая вот спецоперация, где Комитету и Суслову была отведена роль «бычка на привязи». – К чему ты ведешь этот разговор? – К тому, что рано или поздно тебе придется определиться, по какую ты сторону баррикад. – Я сижу в своем собственном окопе. Поверь, это самое лучше, что можно сделать. Держу паузу, позволяя собеседнику до конца понять мою позицию, потом продолжаю: – Вот вы все сводите к борьбе ретроградов-сталинистов и прогрессивной молодежи. А так ли все просто и однозначно в их отношении к вам? Мне кажется, что стариков еще и раздражает вызывающее поведение творческой молодежи. И в первую очередь та распущенность, что демонстрируется открыто. – Леша, да эти старики и сами не без греха! Ты даже не представляешь, что они вытворяли в дни своей молодости, об этом до сих пор легенды ходят. – И поэтому их нужно обязательно переплюнуть по всем этим статьям? Женя, ваше противостояние все больше и больше скатывается к банальной фронде ради самой фронды. Мало кто хочет идти во власть, чтобы занять место ретроградов и сделать хоть что-то конкретное для страны и народа. Проще ведь собираться по квартирам и пить каждый вечер, дружно поливая власть помоями и сетуя на то, что вам ничего не дают делать. Если ты сейчас приглашаешь меня на такие «посиделки», скажу сразу – мне это не интересно. Предпочту сохранить свои мозги трезвыми, а печень здоровой, они мне еще пригодятся. Евтушенко заливисто смеется, хлопает меня по плечу: – Эх, Русин! Нет в тебе лихой гусарской удали! – Есть. Только она у меня совершенно в другом выражается. – Да, ты не так прост, Лешка! Только боюсь, твой идеализм быстро улетучится, когда ты нос к носу столкнешься с этими «стариками». Вон Роберт тоже талдычит, что нам не надо отворачиваться от власти. – Правильно говорит. Это намного честнее, чем держать вечную фигу в кармане. И знаешь, что самое смешное? Для многих из числа творческой интеллигенции стало обычным делом родниться с так презираемой ими советской партократией. Морщат нос от ее «навозного духа», но сами через такие номенклатурные браки стремятся попасть в сановные семьи, чтобы потом влиться в ряды советской элиты. – Нет, ну ты утрируешь! – Женя-я-я! – я повышаю голос, пытаясь достучаться до него. – Ты разве сам не видишь, что главной советской скверной становится наша золотая молодежь, а вовсе не престарелые маразматики? Эти-то мастодонты поумирают рано или поздно, но вот кто им придет на смену, если все порядочные люди гнушаются идти во власть? А я тебе скажу. Вот приспособленцы и придут. Так, может, хватит изображать из себя богему и рядиться в белые одежды? – А ты еще и злой, Русин… И что ты конкретно предлагаешь? – Прекратить играть в богему и заняться делом. Богема – это всегда очень токсичная среда, не успеешь оглянуться, как все твои светлые идеалы развеялись, а сам ты отравлен ядом вседозволенности и презрения к простонародной толпе. Писатель и поэт – это не профессии. Это состояние души. Писать нужно не тогда, когда больше заняться нечем или жрать нечего. А когда просто не можешь не писать. И всегда нужно нести ответственность за то, что пишешь. – Ты прямо как Хрущев говоришь. – А я в некоторых вещах с ним абсолютно согласен. – Слышал, ты знаком с ним? – Знаком. Нас Брежнев познакомил на Пленуме Верховного Совета. – Что думаешь о Никите? Хороший вопрос. Особенно учитывая то, что некоторые чрезмерно подозрительные и завистливые товарищи давно шепчутся по углам, что Евтушенко чуть ли не агент КГБ. Ну, агент не агент, а попытки завербовать его были. По воспоминаниям Жени, это произошло в 1957 году, в преддверии знаменитого фестиваля молодежи и студентов и закончилось отказом. Но связи в КГБ у него остались. Иначе никто бы его за границу не выпустил. А теперь вопрос: надо ли мне с ним дальше откровенничать? И если да, то до какого предела? Ладно, я сегодня уже столько ему наговорил, что одним откровением больше, одним откровением меньше… Заодно и проверим, узнают ли потом в КГБ о нашем с ним разговоре. – Думаю, что Хрущев – непростой человек. И в характере его много чего намешано. Но сейчас он для нас единственный шанс продолжить необходимые стране реформы. – Прямо вот так? – Да! Брежнев с Шелепиным сначала передрались бы за власть, а потом завели бы страну непонятно куда. Леня – в стариковское застойное болото, а если бы победил «железный Шурик»… даже представить трудно. Но, судя по его прозвищу и тому, как он повел себя в Новочеркасске, ничего хорошего нас точно не ждало бы. – Интересные у тебя рассуждения. А это правда, что Мезенцев твой… родственник? – Нет. Он друг моего отца, погибшего на войне. Чтобы потешить твое дальнейшее любопытство, скажу сразу: я – круглый сирота, детдомовец, и общаться мы с ним начали только три года назад, когда я вернулся из армии и поступил в университет. – Прости. Но теперь мне хотя бы понятна твоя жесткость в суждениях. Евтушенко намекает на мое тяжелое детство. Ладно, проглотим. |