Книга Исповедь о женской тюрьме, страница 26 – Ирина Агапеева

С тех пор с крысами никто не дружил. Они убрались восвояси, но иногда пытались пробраться в камеру из-под пола. Теперь наши сердца были тверды, и мы не поддавались на провокацию. Крысы умнейшие животные, это доказано наукой. Как они определили пол нашей камеры и воздуховод? Наверное, самыми главными в тюрьме были именно они, зная все ходы и выходы лучше любого. Женя рассказывала, что в давние времена (история умалчивала о том, насколько времена были давними), заключенные приучили крыс исполнять роль почтальонов. Они привязывали к ним почту, и крысы по воздуховодам разносили письма по камерам. За это получали лакомство в конце пути. Каждая камера подкладывала еду у себя в воздуховоде. Таким образом можно было передавать много полезных вещей и совершенно безопасно. Но потом эта традиция умерла.

Некоторые держали при себе ручных крыс, но я таких не встречала. Скорее всего, это было не на женской половине, так как мы все же боялись этих тварей.

Еще из живности у нас жило множество тараканов. И если раньше я при виде этого насекомого брезгливо морщилась и искала чем бы его пристукнуть, то теперь почти не замечала. Могла просто смахнуть его с себя, не обратив внимания или раздавить и не заметить. Тараканы постоянно падали в еду или чай, но мы спокойно вынимали насекомых и продолжали трапезу. Многие спали в косынках и шапках, опасаясь того, что тараканы залезут в ухо. Я не верила, что такое возможно, поэтому ничего не одевала, а таракашки, вечные как мир, ни разу не посягали на мои уши.

Человек невероятно быстро ко всему привыкает и приспосабливается. Он может выжить при любых обстоятельствах. Я вспоминала, как еще несколько недель назад я боялась этих людей, шарахалась от них как от прокаженных, ожидала только плохого. А теперь хохочу вместе со всеми, делюсь воспоминаниями и радостями, отдаю последний хлеб. Я привыкла очень быстро ко всем порядкам и беспорядкам и чувствовала себя как рыба в воде. А я не была таким легко уживающимся со всеми человеком. Скорее наоборот — конфликт на конфликте, своеволие, непокорность. Я не могла промолчать, не могла делать, что велят, была неуравновешенной. А здесь все переменилось. И это ведь достигалось не кнутом, а чем-то совсем другим. Я теперь не испытывала никакой неловкости в душе с сокамерницами или когда шла в туалет. Частенько, прихватив сигаретки, я слазила со своей нары и отправлялась «в гости» к кому-нибудь.

— Лилианчик, ты не занят?

— Нет, конечно, проходи, — он двигался на наре, а я забиралась к нему с ногами и готовилась слушать.

— Ну, расскажи, как ты докатился до такой жизни?

— А что, я не жалуюсь.

— Как ты попал сюда, поведай своей подруге.

— Я цыган, — философски говорил Лилиан, — каждый из нас бывает в тюрьме.

— Аты за что?

— Попал как-то в деревню одну…

— А вы, правда, так живете, ну… скитаетесь, не сидите на одном месте?

— Все по-разному. Многие кланами живут, они могут и оседлую жизнь вести. А я одинок. Нет семьи, нет дома…

— Так что было в той деревне?

— Иду, глядь, тачка стоит. Такая тачка хорошая, почти новая. Я ее взял, иду, тачку качу…

— И что, тебя с этой тачкой поймали?

— Да нет. Иду, смотрю: двор безлюдный. А на том дворе валяется топор старый, на другом дворе мотыга. Чего только люди не бросают без присмотра…

Я уже давилась от смеха:

— Ты как в сказке прям жил…

— Да, а что?

— Набрал, значит, ты полную тачку вещей со дворов и идешь себе такой спокойный, катишь ее, — улыбалась я.

— Ага, — соглашался Лилиан. — И тут гад-участковый, откуда ни возьмись…

Вроде и кража дело постыдное, но когда Лилиан так об этом рассказывал, то без смеха слушать это было невозможно. И сразу как-то жаль его становилось: ну не понимает, что делал он что-то плохое, такой вот бесхитростный человек.

— Ничего, не расстраивайся, много тебе не дадут за это барахло.

Лилиан всегда был готов помочь, силища у него была чисто мужская. Вот кому не страшно отправляться на зону — кто его тронет?

* * *

Я обожала истории, рассказанные сокамерницами. Каждая история — жизнь. Каждый человек это представитель окружающего мира. Мнение одной женщины — мнение многих ей подобных. Здесь можно было встретить, кого угодно и любая давала познать что- то новое. Тюрьма — поистине великая школа для тех, кто умеет слушать.

Соседка по наре, Наташа, все время переживала, что я не мою спину. Она подходила ко мне в душе и забирала мочалку:

— Так, поворачивайся, я тебе спину потру.

— Отстань, моей спине и без того неплохо живется. Я читала, что тереть спину вредно.

— Ты слишком много читала, как я погляжу.

Она забирала у меня мочалку и терла, как заботливая мамаша ребенка.

Она была интересной Личностью, именно так с большой буквы. В первый же день как Наташу к нам привели, я ее невзлюбила. Она была вся такая правильная, манерная, не расставалась с Библией ни на минуту. Мерзкую баланду ела так, словно это было изысканное блюдо в ресторане. Она садилась за стол с ровной спиной и вкушала ложечкой это варево, даже нахваливала порой. Разве могла она не бесить? Мы с девчонками прозвали ее Богоматерь и всячески старались зацепить. Но она так равнодушно относилась к нашим потугам, что становилось потом даже как-то неловко. Однажды она ни с того ни с сего мне сказала:

— Ты очень странная девушка.

— Ты тоже, — буркнула я в ответ.

— Ты напоминаешь мне Маугли, который попал в дикие джунгли. Он пытался походить на животных, но как бы ни старался, оставался человеком. Был инородным среди них.

У меня отвисла челюсть. Что это было — комплимент? Решила усмирить вредную девочку? Я призадумалась и с тех пор перестала ее доставать. А спустя еще какое-то время, мы начали общаться и влюбились друг в друга.

Она называла меня Человеческий детеныш, как Маугли, и это прозвище прилипло ко мне.

Когда пришло время расстаться с Наташей, я

расплакалась.

— Напиши мне что-то на память, — попросила я.

И вот какие стихи она мне написала:

(Наташа К.)