Книга Имитатор. Книга первая. Увертюра, страница 6 – Олег Рой

— Что ты ей сказала?

— Ничего, Петр Ильич.

— Но она тут понаписала… Ты сама-то читала?

— Разумеется, Петр Ильич. Там нет ничего, предположения и домыслы.

— Но она пишет, что по Петербургу серийный убийца разгуливает!

— Три убийства по одной схеме — это серия, Петр Ильич, — бесстрастно констатировала Анжелика. — А что схема одна — не надо быть гением, чтобы догадаться, достаточно на снимки с мест посмотреть.

— И откуда же у них, у стервятников, снимки? — почти ласково спросил Чайник. — Кто пустил их на места?

Мысленно Арина почти аплодировала длинноногой красотке. Ну и что, что ногти! Не на рабочем же месте она их красит. Наоборот, говорили, что девчонка толковая, диплом юрфака не за красивые глаза получила. И с Чайником вон как умело обращается. Хотя работка у нее совсем не сахар: мало того, что начальник — тот еще жук, теперь и журналисты налетели. А она кремень, никому ни полсловечка. Даже про способ умерщвления жертв и то никто пока не пронюхал.

— Петр Ильич, — вмешалась она. — Никто журналистов на места не пускал. Но это же парк. А снимать не обязательно вблизи. Телеобъективы у них, понимаете? Видите, полосы и пятна? Это ветки и листья, только не в фокусе. С соседней аллеи, я так думаю, снимали, через кустарник.

— Она так думает! Вот откуда журналистка знает, кто дело ведет? Ты с ней все-таки трепалась?

— Нет, Петр Ильич, ни с этой Андросян, ни с кем-то еще из журналистов я не общалась, — кротко ответила Арина, подумав, что вообще-то прессконференцию надо было организовать уже давно. Или прессрелизы, что ли. Меньше вони было бы.

— И откуда они знают тогда про тебя?

— Фамилия следователя — не секретная информация, — по губам Анжелики опять скользнула все та же улыбка. Почти неуловимая — не придерешься.

— А про то, что следствие в тупике?

— Мы же брифинги не проводим, вот они и злятся.

— Брифинги им! Они тогда вовсе с цепи сорвутся. Ладно, иди. Я не тебе, Вершина!

Арина только вздохнула.

— Ты понимаешь, как тебе повезло, что такое дело в руки досталось? — продолжал бушевать Чайник. — Громкое! Пресса из кожи вон лезет, меня каждый день сверху трясут. Тебе все плюшки, мне все шишки. А ты ваньку валяешь?

Может, все-таки попробовать хоть что-то ему объяснить? А то «ваньку валяешь»!

— Я работаю, Петр Ильич. Но мы пока не понимаем смысл происходящего.

— Какой тебе смысл нужен? — перебил он. — У психа снесло крышу, он начал убивать, — назидательно сообщил он и взглянул на Арину свысока. Хотя она стояла, а он сидел.

— Не просто убивать. Эти трупы — это ведь явно послание.

— Послание? И о чем же?

— Вот это я и пытаюсь понять.

— Вместо того, чтобы просто работать. Работать надо, Вершина, а не в умствованиях расслабляться. Азбука ведь! Где свидетели?

— Опрашиваем, Петр Ильич. Собачников, бегунов, окрестных жителей… Пока ничего.

— Не может быть, чтобы этого придурка никто не видел! Труп — не кошелек, в карман не спрячешь.

— Пока ничего, Петр Ильич, — повторила она.

— Значит, надо с другой стороны зайти! Мне что, всему тебя учить? Надо опросить ведущих психиатров, наверняка этот тип на учете состоит. Вот пусть специалисты и скажут, чей это почерк. А ты умствуешь. Послание, видите ли! В посланиях больного рассудка разбираться — дело психиатров, когда он в наших руках окажется, а твое дело — выловить этого ненормального. А не в бирюльки играть. Вон посмотри, какой у Савельева выход, поучись, как надо над делами работать! А ты все какой-то высший смысл ищешь.

Вот и славно, устало подумала Арина, раз про Савонаролу вспомнил, значит, орать будет еще минуты две, не больше.

* * *

Киреев, вольготно развалясь в ее кресле, жонглировал крошечным пестрым мячиком. В следующую секунду Арина поняла, что это не мячик, а потерянный два часа назад кубик Рубика.

— Ты где его взял? Это мое!

— Ну не мое же, — фыркнул опер, восставая из кресла. — Ключи давай!

— К-какие ключи?

— Кольцо, на котором эта штука у тебя висела.

Почему-то она послушалась. Отдала, правда, не всю связку, только колечко, с которого сиротливо свисала петелька от кубика.

Киреев насадил кубик на шпенек, снял, буркнул «тут когда-то резьба была, а теперь только на клей», выудил из очередного кармана яркий тюбик, сосредоточенно нахмурился и через минуту положил кубик — уже с петелькой — на стол:

— В принципе, минут пятнадцати достаточно, но я бы посоветовал для полной гарантии его до завтра к ключам не цеплять.

— Где ты его нашел?

— Чего его искать? Посветил фонариком по углам и увидел.

— Фонарик — обычный элемент снаряжения опера? — довольно язвительно осведомилась Арина и сама на себя рассердилась. — Ну да, не подумала. А клей? Тоже из серии «будь готов — всегда готов»?

Киреев засмеялся:

— Однажды подметкой за гвоздь зацепился, пришлось с раззявленным башмаком часа два бегать. Мало, что неудобно, так на улице минус пятнадцать было, повезло еще, что ничего не отморозил. Ты чего морщишься? Чайник тебя что, не только словами лупцевал?

— Спину потянула, когда кубик искала, — она повела плечами — от лопатки к шее постреливало. — Ладно, пройдет, пустяки.

Хмыкнув, он обогнул стол, встал за спиной, принялся разминать ей плечи и затылок.

Это было так приятно, что Арина сказала почти ехидно:

— Ты у нас, смотрю, и швец, и жнец, и на дуде игрец?

— Я опер, Вершина, — довольно равнодушно ответил он.

Его здоровенные, футбольный мяч поместится, ладони Киреева были при том на изумление изящными: узкие, с длинными «музыкальными» пальцами. Очень нежными.

— Спасибо, Ир, — благодарно кивнув, Арина, прерывая колдовство, отстранилась.

Он выбрался из-за ее спины, плюхнулся на «свидетельский» стул напротив.

— Сильно взгрели?

— Да как обычно…

— Я тебя ожидаючи проглядел статеечку, — он помахал газетой.

— Материал, — автоматически поправила Арина. — Журналисты говорят не «статья», а «материал».

— Да и леший с ними. Главное, что там пусто. А то я было испугался, начал прикидывать, какая из контор течет, ваша или наша. Но, похоже, до журналюг никакие подробности еще не дошли.

— Угу. То-то блогеры наперебой изгаляются: тут тебе и каннибализм, и некрофилия, и вампиризм, и черт знает что еще.

— И Ганнибала Лектера через слово поминают. А кто пообразованнее — парфюмера, про которого тот мужик написал с непроизносимой фамилией.