Онлайн книга «Бар «Безнадега»»
|
В конце концов как-то же Самаэль с ними управлялся. - Давай, Элисте. Но она не слушает, не слышит. Пес только скалится сильнее, дергается яростнее, сучит лапами, извивается, рычит в ярости, пробует достать клыками и когтями. Ага, сейчас. Я отшвыриваю от себя тварь и придавливаю сверху, не давая подняться, хватаю за нижнюю челюсть, сжимая пальцы. Тут он материален. Да. Он сходит с ума от ярости и злобы, рвется, корчится, упирается лапами в то, что здесь заменяет землю. Бугрятся мышцы. Они плотные, тугие, тело твари под рукой пружинистое и горячее, плоть обжигает пальцы кислотой, вдавливается. - Лис! Надо надавить сильнее или… Или просто вытащить из твари часть ада. Я склоняюсь над бьющейся собакой, крепче обхватываю пасть, смотрю в глаза и втягиваю смерть из раззявленной пасти в себя. Гребаный цыганский поцелуй. Он льется огромным затхлым потоком, в первый миг чуть не заставив отдернуть голову, чуть не заставив тут же прекратить, отплеваться. Удушливый, пугающий поток. Все боятся смерти. Я втягиваю и втягиваю его в себя, давлю и давлю на собаку, концентрируюсь и сосредотачиваюсь только на ней. На чертовом создании Самаэля. Она точно из первой сотни. Слишком много в ней силы и ярости, слишком много смерти и жажды смерти. Смерти ради самой смерти. У твари даже голод не такой, как у любого другого существа. Она не жаждет крови, она жаждет услышать, впитать в себя последний вздох, все воспоминания, все мечты, надежды. Любые мечты и надежды: зверь не различает света и тьмы. Ему все равно. И я тяну это дерьмо. Глотаю. Смотрю в глаза и глотаю. Пока она дергается под рукой, пока скребет лапами дрожащее ничто, условный низ. - Давай, Эли, черт тебя дери, я не хочу делать тебе больно! В ответ только отрывистое рычание и отчаянные попытки вырваться, все тот же гнев во взгляде, никакого страха, никакого отголоска боли. Пес вертит башкой. Пробует вертеть. И телом, взбивая вокруг молочный туман. - Лис! Рычание. Безумный взгляд. Если не поможет еще через пару мгновений, придется давить еще сильнее. Придется все-таки… Тело под рукой наконец-то поддается, пальцы немного проваливаются в плоть, еще один короткий рык и скулеж. Жалкий скулеж, болезненный. И пес замирает. Застывает, поднимает голову, которую до этого так отчаянно пытался вырвать из моей руки, смотрит неотрывно в глаза. Действительно смотрит и действительно видит. Цвет радужки на миг меняется с черного на знакомый индиговый, потом обратно. И опять. И снова. Собака под рукой, начинает дрожать, мелко трястись, каждая мышца, каждая кость… И при этом она не отводит взгляда, не пытается больше вырваться. В один миг становится безвольной. А я не понимаю, что происходит. Даже представить не могу. Но прекращаю давить и вытаскивать, забирать ее ад. Все еще держу нижнюю челюсть, но и только. Смотрю. Так же, как в материальной реальности, за телом пса начинают просматриваться очертания Эли: ее лицо, ее губы и спутанные волосы. Глаза… - Лис… - Се. Ра. Фим, - зрачок расширяется, собачье тело в миг возвращается на место, становится плотнее, тверже. Что-то неуловимо меняется. Ад Элисте вырывается на волю из-под моего контроля, сшибает меня с ног, так резко, что я только в последний момент успеваю переместить испуганно взвизгнувшую Дашку себе под бок. Напротив вверх взмывает пламя. Стена яростного огня, скрывая за собой собаку… Элисте… Трещит, обжигает, целует жаром крылья и кожу, оглушает на короткие мгновения. Я смотрю на это яркое, неуместное в пустоте пятно, смотрю и чувствую, как сдавливают голову и грудь тугие титановые кольца. Смотрю на рваные, ало-кровавые языки, танцующие в сером воске, задыхаюсь. Мне кажется, что на собственной коже я чувствую пепел и сажу. А потом сквозь гул и рокот огня, сквозь треск сухих поленьев до меня доносится голос. Мертвый голос. Знакомый. - За что твой Бог и его слуги простили меня, серафим? – звучит безжизненное эхо, заглушая рев пламени. - Почему мне даровано такое прощение? Внутри огня – силуэт. Размытая, невнятная фигура, как фитиль. И пока этот фитиль есть, есть и пламя. Вокруг запах паленой плоти, кожи, кипящей крови. Мерзкий запах. - Ради этого ты так отчаянно тащил меня к своему богу, ради такого прощения? Гул в моей голове нарастает, почти разрывает, заставляет скрипеть зубами. Первые несколько мгновений. Гул, ор, звон. Я не могу пошевелиться, вдохнуть, моргнуть. Не могу разлепить собственные губы. Ревет пламя, смеется каркающе из его нутра человек. - Тебя он тоже простит, как думаешь? Так же? Я все-таки вдыхаю. Втягиваю раскаленный воздух, закрываю глаза и встаю на ноги, поднимая Дашку. - Грязный прием, тварь, - цежу сквозь зубы. Больше не мелочусь, простой взмах, просто расправить, выпустить все крылья, выпустить всего себя. И пламя тут же гаснет, исчезает в мгновение жар, треск, голос, как будто и не было. Вообще все исчезает. Только собака все еще на месте, все еще смотрит на меня, стоя на дрожащих лапах, а потом валится вниз. Еще миг и на ее месте – Элисте. Она лежит неподвижно, с закрытыми глазами. Как и Лебедева, другая здесь: тоже тоньше, светлее, с длинными волосами, укрывающими тело. Почему-то здесь у нее темные волосы, завивающиеся крупными кольцами. Лис уходит, бледнеет с каждым мгновением и растворяется в тумане, будто поглощенная им. И только после ее ухода я встряхиваюсь, снова нахожу собственную связь с телом, подставляю локоть для Дашки. - Пора выбираться, мелкая. Просто глаза закрой и почувствуй собственное тело. Лебедева кивает. И я утягиваю нас из этого… чем бы оно ни было. Открываю глаза там же, где и закрыл, напротив – Дашка, немного осоловевшая и растерянная, на полу у ее ног – собирательница, такая, как обычно, без призрачной маски собаки на лице, без натянутых канатов-мышц. Эли лежит на боку, дышит ровно, глаза закрыты. Я осторожно тянусь к ней, чтобы понять, не навредил ли, не придушил ли ее пса, не рассчитав силы, не утянул ли слишком много. Чувствую, как мой ад обволакивает тонкое тело, как скользит вдоль, прислушиваюсь к ощущениям. К счастью, Громова просто спит, восстанавливает силы и сшивает прорехи в потрепанной шкуре чудовища. Я встряхиваю руками и сосредотачиваюсь на Дашке. |