Онлайн книга «Лось на диване, верветка на печи»
Серый жако Жакоб и игуана Монтесума Попугаи у нас тоже любят и ценят подоконник. Они любят вгрызаться и обтачивать его виртуозно (на полу видна горстка из накромсанных кусочков). Подоконник щербатый, исцарапанный. Серый жако наш, зовут его Жакоб, гуляет сейчас на подоконнике. Попугай, когда идет, косолапит. Он зажмурится и тихонечко подремлет. Проснется и пожует на уголочках страницы у книги, позабытой кем-то как раз на подоконнике. Поест, держа в лапе, оранжевую дольку апельсина. И эту дольку, конечно, не доест, а оставит ее в луже сока на подоконнике. Там, где лежат и от яблока огрызки. Под подоконником все усыпано пудретками (пудретки — это «пыль» такая от попугаев во время линьки). Жакоб умеет произносить свое имя: «Жакоб, Жакоб, Жакоб…» Наклонит голову и попросит, чтобы его почесали. «Жакоб, — скажет и глазом серьезным и одновременно лукавым посмотрит, — Жакобушка!» За одну из зим, когда мы вместе стояли у окна и любовались падающим снегом (а снег падал), Жакоб изжевал у меня на плече подряд три черных свитера. Я подставляла ему свое плечо, он прогрызал мне на свитере дыру. Мне кажется, он все это делал от задумчивости. На подоконнике у нас зимовала игуана. Ее грела специальная лампа для террариумов. И игуана, и попугаи, и рыси, гуляя или лежа на наших подоконниках (а у нас ведь в доме несколько деревянных подоконников, как и, разумеется, несколько окон), не встречались! Игуана смотрела на снег и на протоптанные дорожки в саду. Мешок у нее на шее во время дыхания раздуется и сдуется. Снег облеплял, а иногда в метель залеплял окна. С подоконника она летом перебиралась на яблоню в саду (которую еще зимой присмотрела из окна) и прижималась к корявому стволу, обхватывала ствол, кора под ее коготками осыпалась. Она замирала на яблоне. Поворачивалась к солнцу то одним своим боком, то другим, и жмурила, и закрывала глаза от наслаждения. Спускалась с деревьев и ела у нас в саду перед домом одуванчик. Игуану мы звали Монтесума. Ыся-Ыся-Ыся Чак, Чак — это не восточное лакомство. Чак, Чак — это наш белохохлый какаду. Он сам орет и сам спрашивает себя удивленно: «Что такое?» Чтобы разобраться, проверить, в чем дело, еще раз заорет. Он орет и прислушивается к себе, орет и вслушивается. 
«Чего орешь, Чак?! Чего орешь, Чак?! Чего орешь!!!» — это мы уже Чака научили. У Вероники он научился звать рысь. Вероника одну из наших девочек-рысей немудрено назвала просто — Рыся. Зовет ее у нас в комнате: «Рыся, Рыся, Рыся…» А Чак букву «р» не выговаривает, и у него получается тогда: «Ыся, Ыся!» Он позовет рысь, и та к нему подходит. Она урчит и бодается о клетку. У Чака огромная железная клетка, и к тому же еще и на колесиках, и иногда его любимая рысь, то есть Ысь, эту клетку по комнате катает. Лбом толкает и катает. Пол кафельный, и колесики едут хорошо. Мартын и интернет Попугай может скинуть телефонную трубку с телефона и внимательно слушать короткие, длинные гудки. Рысь может ногой наступить на мобильный телефон. Раздается звонок, айфон на нажатие среагирует, и слышишь, как рысь принюхивается к твоему голосу из трубки, как ушами, а то и усами шевелит. Все кнопки на телевизионных пультах у нас съедены. Мартын, одна из наших обезьянок-верветок, он жил у нас тоже в детстве дома, любил, когда мы вечером собирались у планшетов (а мы вечером собирались у планшетов). Мартын на экран смотрел. Его завораживал планшет. Картинки перед ним на экране планшета менялись и мелькали. «Бдью-бдью-бдью» и чувство юмора Чака Чак сорвет с большущего окна занавеску и, как чайка на занавесе знаменитого МХАТа, пролетит. Он танцует, а какаду вообще очень многие танцуют. И смеется. У него есть, как Чак это сам себе представляет, наверно, чувство юмора. И иногда оно совпадает даже с нашим. И тогда мы смеемся вместе. Но чаще Чак хохочет один (а нам и не смешно). Еще один наш серый жако просидел много лет на птичьем рынке и наслушался там всего. И теперь он пронзительно кричит и еще свистит, как дети изображают «бдью-бдью-бдью» полет снаряда. И мы живем под звуки артподготовки. Метель за окном, а у нас по дому гуляют, летают попугаи. Как на белых полотнищах кино Свет вечером падает летом на траву. Окно посреди подступившей темноты как огромный сгусток света. Звери и птицы из дальних и из близлежащих вольеров наблюдают за свечением от наших планшетов, за нашим мельтешением. Как в парках было раньше кино на деревянных летних эстрадах, на растянутых белых полотнищах. Освещенные окна обычно ведь всех всегда притягивают. А распахнешь окна наружу, услышишь крик совы. Или просто услышишь тишину, прерываемую осенью очень часто назойливым жужжанием (да еще и с навязчивым постукиванием!). Шершни осенью к освещенным и наполненным жизнью вечерним окнам так и льнут. Открыл форточку, сплюнул в ладонь косточку Дом увит у нас диким и также плодовым виноградом, обвешан старинными керосиновыми лампами. В переплетениях виноградных лиан с весны гнездятся птицы. Когда ветрено, виноградные листья шевелятся. Виноград разрастется, и Андрей стрижет ему «челку». Осенью листва опадает, и весь дом опоясан канатами лиан. Канатами, сухожилиями лиан. В непогоду ветер качает корабельную оснастку лиан по периметру всего нашего дома. Виноград или вишня поспели возле дома — открыл форточку, дотянулся до ветки, сорвал. Съел ягоду, сплюнул в ладонь косточку. Из окон тянутся наружу за ягодкой нетерпеливые руки, раздвигая заросшие зеленые шторы из лиан. 
«Это яблоки у вас растут на деревьях или куры?» Из-за рысей, лежащих на наших подоконниках, границы между домом и основной территорией зоопарка условны или стерты. Сколько раз заходили домой к нам посетители! А мы сидим тут и косточки выплевываем. Куры забираются на деревья возле нашего дома ночевать. Освещенные солнцем закатным, они светятся. — Это яблоки у вас растут на деревьях или куры? И мы отвечаем, одной рукой срывая холодное вечернее яблоко, а другой раздвигая расположившихся на яблоне на ночевку кур: — И то, и то… Про витамины сквозь прищур |