Книга Танцующая с бурей, страница 70 – Джей Кристофф

– Сятей-гасира, – кивнул он. – Рупор Капитула Кигена. Спасибо, что почтили нас своим присутствием.

– Это честь для меня, сайи-тайсёгун, Покоритель восточных варваров, равный небесам, – голос Кенсая рассыпался тяжелым металлическим грохотом, контрастируя с маской юноши. – Аматэрасу да осветит ваши поля и принесет изобилие вашему народу.

– Полагаю, вы пришли, чтобы обсудить празднование двухсотлетия? Надеюсь, мое седло будет готово вовремя?

Рядом с троном Йоритомо материализовался Хидео с длинной трубкой в бескровных губах. Трон громадой возвышался над маленьким министром и представлял собой замысловатую комбинацию из золотых тигров, плавных линий и шелковых подушек. Гобелены раскачивались на грязном ветру и хлопали по колоннам за троном. Тумбы были изготовлены из черного гранита, украшенного кусочками кобальта, гладкого, отполированного, как глаза гильдийца.

– Достопочтенный Второй Бутон желает поговорить о девушке Кицунэ, великий господин, – Хидео поклонился и выдохнул сине-черное облачко дыма со сладковатым запахом, прищурив налитые кровью глаза.

– Ах, да, – кивнул Йоритомо. – Дрессировщица моего арашиторы. А в чем дело?

– Простите меня, великий господин, – гильдиец изобразил еще один едва заметный поклон, который дался ему с трудом. – Я не хочу давать поводов для оскорблений и нарушать узы дружбы и чести, которые связывают Главпункт и ваш двор. Я знаю, что вы предложили ей пристанище…

– Выкладывай, Кенсай, – сверкнув глазами, Йоритомо отбросил в сторону условности. – Мы оба знаем, зачем ты здесь.

– Эта девушка – нечистая, великий господин, – голос гильдийца жужжал, как рой мохнатых шмелей в хитиновых доспехах. – Поражена кровью ёкай. Как сказано в «Книге десяти тысяч дней», ее необходимо очистить от грязи. Она должна пройти Путь очищения.

– Хм, – Йоритомо старательно изобразил беспокойство. – Ёкай-кин, говорите?

– Это наше глубокое подозрение, сэйи-тайсёгун. Происшествие с собакой принцессы Аиши. То, как она обращается с арашиторой.

– Подозрение? – бровь Йоритомо поползла вверх. – Вы хотите сказать, что у вас нет доказательств?

Повисла долгая пауза, заполненная щелканьем шариков мехабака, катающихся по груди Кенсая. Йоритомо и Хидео смотрели, как гильдиец поднял руку и перекинул несколько шариков с одной стороны на другую. Наконец, он медленно заговорил, как человек, тщательно выбирающий слова.

– При всем уважении, великий господин… с каких это пор стали требоваться доказательства?

Комнаты для гостей располагались вдоль западного крыла дворца: стены из тонкой рисовой бумаги, полированный тик и никакого уединения. Все здесь источало роскошь – резная мебель ручной работы, шедевры Рю Камакуры и Фушичо Асикага на стенах, длинные аквариумы из матового морского стекла, заселенные жалкими заморенными карпами кои всех цветов радуги. Все выглядело помпезно и пафосно. И во всем чувствовалась фальшь. Деньги тратили не ради удобства гостей, а ради демонстрации величия сёгуна.

Юкико повернулась к Хиро, который застыл в дверях.

– Входите, пожалуйста.

– Это неприлично, – его доспехи зазвенели, когда он покачал головой. – Принцесса Аиша опозорит меня, если узнает, что я входил в спальню к даме без сопровождения.

– Значит, вы собираетесь сидеть за дверью?

– Хай, – Юкико показалось, что он улыбнулся за своей страшной железной маской.

– Можете снять это? – она указала на маску. – Я достаточно насмотрелась на о́ни – на всю жизнь хватит.

– Вы видели о́ни? – к его чести, в голосе самурая слышался лишь намек на скептицизм. – Где?

– Это долгая история, – она покачала головой. – Неважно. Просто снимите ее, пожалуйста. Из-за этой штуки я не могу понять, не смеетесь ли вы надо мной.

Хиро расстегнул застежку на шее. Лицевая панель, влажно чавкнув, отскочила, и он снял шлем. Гладкие волосы, казалось, были приклеены к голове, лицо блестело от пота. Сильная челюсть, маленькая остроконечная бородка, гладкие щеки и блестящие прекрасные глаза.

– Я не смеюсь над вами, госпожа.

Она долго смотрела на него, вспоминая свои сны и чувствуя, как смешной румянец снова заливает ее щеки. Она отругала себя – быстро вспыхнувшая бурлящая злость изгнала ночные фантазии, напомнив, что ее отец и лучший друг томятся в тюрьме по прихоти убийцы ее матери. Она готова была закатить себе пощечину.

Есть более важные вещи, чем думать о мальчишках.

– Мне надо принять ванну и сменить одежду.

Она пыталась говорить ровным голосом: не его вина, что она – такая идиотка.

– Поэтому найдите себе в коридоре стул поудобнее.

Хиро улыбнулся и поклонился, прикрыв кулак ладонью. Сунув шлем о́ни под руку, он вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Она видела его силуэт, нарисованный алым солнцем на рисовой бумаге, как в кукольном театре теней, выступающих с пантомимами на праздниках. Она зашла в гардеробную и, усевшись перед зеркалом, принялась распутывать колтуны в спутанных волосах, стараясь не думать ни о снах, ни о детских фантазиях, ни о юноше, сидящем за дверью спальни.

Из зеркала на нее смотрела нищенка-замарашка: грязная кожа – вся в пятнах крови о́ни, забрызгавших одежду, босые ноги с облезающей кожей.

Она чувствовала себя уродиной. Такой же уродиной, как этот город и люди, которые им правили.

В гостевом помещении была устроена отдельная купальня, и она долго отмокала в восхитительно теплой воде, наблюдая, как засохшая грязь, кровь и пот, отслаиваясь, образуют грязную пену на поверхности. Шампунь пах глицинией. И вдыхая этот аромат, она поплыла по волнам памяти, вспоминая деревню на верхушках деревьев. Нож в своей руке. Кровь на полу.

Обещание.

В одиночестве и пульсирующей тишине она постепенно ощутила пустоту внутри себя. Как будто кто-то взял и вытащил часть ее души, медленно и осторожно, так что она и не заметила, пока не обнаружила пустую полость. Теперь она болела. В голове у нее возникло странное чувство нехватки, ощущение, что она забыла что-то столь же важное, как собственное имя или лицо. Она попыталась ухватить это чувство, чтобы найти его источник. Отец? Мать? А потом она моргнула, проведя рукой по глазам.

Буруу.

Она скучала по нему. Не так, как курильщик лотоса скучает по косяку или пьяница по бутылке. Ее чувство было мягче – нежное, грустное и глубокое – боль одиночества по утрам без пения птиц, боль цветка, тоскующего без солнечного света. Она протянула руку, настроившись на кеннинг, и почувствовала его теплым пятнышком на окраине разума. И хотя она была слишком далеко, чтобы услышать ответ, она все равно послала это чувство ему – немое неуклюжее признание в любви, боль разлуки с ним.

Я скучаю по тебе, брат.

Она закрыла глаза, почувствовала теплые слезы на ресницах.