Книга Змея Сатаны, страница 15 – Барбара Картленд

– Я верю! Теперь я верю! – сказала Офелия. – Но я была в отчаянии от того, что произошло с Джемом Буллитом. И я знаю, что некоторые люди иногда могут быть очень жестокими.

Что-то, прозвучавшее в ее голосе, дало графу понять, что эта тема касается ее лично, и, продолжая гладить собаку, лежащую у него на коленях, он сказал:

– Так же, как вы беспокоились о моем старом груме, меня беспокоит собака, которую я все еще продолжаю считать как бы своей.

– Но вы ничего не можете сделать, – сказала Офелия. – Хотя, может быть... вы попросите отца разрешить вам взять ее назад...

– Это будет довольно трудно, – ответил граф. – Как это можно мотивировать? Может быть, следует сказать вашему отцу, что, по моему мнению, с ней плохо обращаются?

Офелия вскрикнула в неподдельном ужасе:

– Нет, нет! Пожалуйста... не делайте этого. Обещайте мне, что ничего не скажете отцу. Если она...

Она вдруг замолчала.

– Что вы собирались сказать о вашей мачехе? – спросил граф.

Офелия больше не смотрела на него, но он видел ее профиль и понимал, что она размышляет о том, что можно сказать, а что нельзя, и может ли она ему доверять.

Наконец она решилась.

– Вы не могли бы быть... настолько любезны, чтобы повидать мою мачеху? Вы могли бы зайти к ней? Вы могли бы обращаться с ней мило?

В том, как она произнесла это слово, было что-то такое, что граф посмотрел на нее с еще большим удивлением. Потом он спросил:

– А если я это сделаю, это заставит ее больше не бить Пирата?

Он сказал это наугад, но понял, что попал в точку – ресницы Офелии затрепетали, и слабый румянец появился на ее щеках.

Следуя какой-то интуиции, пробуждавшейся в нем всякий раз, когда дело касалось ее, чего он и сам не мог объяснить, он спросил:

– Может быть, она била и вас тоже? Вот почему вы так выглядите...

Все ее лицо залилось румянцем, потом кровь отхлынула, и она стала еще бледней, чем раньше.

– Ответьте мне, Офелия, – настаивал граф. – Я хочу знать. Скажите мне, что происходит.

На какое-то время ему показалось, что она откажется отвечать, но затем так тихо, что он еле мог расслышать, она сказала:

– Она подумала, что это я виновата в том, что в тот день вы ушли так быстро.

– И она била вас за это? – спросил граф с сомнением.

– Каждый день, – прошептала Офелия.

– А Пирата?

– Она знает, что для меня это мучительно, и поэтому мы оба сидим на хлебе и воде.

Граф поднес руку ко лбу.

– Я с трудом могу поверить, что все это правда.

Но какие бы слова он ни произносил, было очевидно, что Офелия говорит правду.

Повернувшись, она снова посмотрела на него, и в ее глазах появилась тень слабой надежды.

– Пожалуйста, сделайте то, что от вас хочет мачеха, – попросила она.

Граф подумал, что за всю свою жизнь не оказывался в такой странной, невероятной ситуации.

Если он откажется – а именно этого ему хотелось больше всего, поскольку все, что он услышал о Цирцее Лангстоун, вызывало в нем отвращение, – то тем самым он приговорит этого ребенка и одну из своих собственных собак к таким адским мучениям, о которых страшно даже думать.

Он подумал, что при ежедневных побоях и на такой диете из хлеба и воды никто из них долго не протянет. А может быть, их смерть и была тем, к чему стремилась леди Лангстоун.

Раньше, когда леди Харриет часто и яростно обрушивалась на Цирцею, граф предполагал, что, как и большинство женщин, Харриет преувеличивает. Невозможно быть таким средоточием зла и дурных качеств, каким выглядела Цирцея Лангстоун в этих рассказах.

Но теперь он понял, что она была еще хуже, чем Харриет или кто-нибудь другой мог себе представить.

Он заметил, что Офелия с нетерпением ждет ответа.

– Я обязательно что-то сделаю, – сказал граф. – Я должен спасти вас из этого ужасного положения.

– Только вы можете это сделать, – ответила она тихо.

– А если мне поговорить е вашим отцом?

Офелия сделала беспомощный жест, грацию которого отметил граф; движенье ее рук напомнило ему порханье маленьких бабочек, вьющихся над цветущим рододендроном.

– Отец... не станет слушать, – ответила она. – Он верит всему, что говорит мачеха.

– Но он же не может не видеть, что вы выглядите больной и похудели, – настаивал граф.

– Мачеха говорит, что это моя собственная вина, что я не ем того, что мне предназначено, что я провожу ночи читая, вместо того чтобы спать.

Граф подумал, что всегда знал о глупости Джорджа Лангстоуна, но эта мысль не продвинула его в поисках решения проблемы.

– Вы не могли бы... как-нибудь забрать Пирата? – спросила Офелия. – Это такая милая собака, такая доверчивая и любящая и совершенно не понимает, за что ее бьют.

В ее голосе звучали слезы, растрогавшие графа.

– А как же вы сами? – спросил он.

– Я... со мной все будет в порядке.

– Глядя на вас, этого никак не скажешь, – сухо сказал граф. – Нет ли у вас родственников, к которым вы могли бы перебраться?

– Я думала об этом, – ответила Офелия. – Но уверена, что мачеха вернет меня назад.

– Почему?

– Потому что испугается, что я познакомлюсь с их друзьями, что буду встречаться с людьми. Она не хочет, чтобы кто-нибудь знал о самом моем существовании.

– Но это же смешно, – сказал граф. – Вы же существуете, и кто-нибудь из родственников должен понимать, что вы выросли и что вас нужно вывезти в свет в этом сезоне.

– Если они и спрашивали обо мне, – ответила Офелия, – то мне об этом не сказали.

Граф подумал, что ситуация сходна с той, как если бы оказаться в лабиринте Хэмптон Корт Мейд, не имея понятия, как оттуда выбраться.

Все время, пока он говорил с Офелией, он думал, что нужно сделать, чтобы спасти этого несчастного ребенка, а кроме того, и свою собственную собаку.

Граф знал, что Лангстоун всецело находится под влиянием своей второй жены и не захочет слушать ничего, что будет сказано против нее. И если дело дойдет до выбора между женщиной, любимой и желанной для него, и его дочерью, очевидно, кого он выберет.

«Я должен что-то сделать», – подумал про себя граф.

И он знал, если речь идет об Офелии, то должен действовать быстро.

– Вы всерьез утверждаете, – сказал он, – что если бы я посетил сегодня вашу мачеху, как ей того, по-видимому, все еще хочется, то вас и Пирата не станут наказывать сегодня вечером?