Книга Плохие девочки не плачут. Книга 3, страница 160 – Валерия Ангелос

Ну, фамилия «Подольская» не самая крутая фамилия в мире, так что никаких обид.

— Ich will deine Seele, (Я хочу твою душу,) — напоминает.

Кабинет в киевском офисе. Удар — кровь и осколки стекла. Толчок — агония обращается в оргазм. Теряю невинность вновь, лишаюсь радужных иллюзий, избавляюсь от напрасных надежд. Погружаюсь в жестокую реальность. Без цензуры, без предупреждающих знаков.

— Я получил твою душу, — мягко и осторожно прикусывает нижнюю губу, пробуждая голод и немую мольбу о большем. — Я получил тебя всю.

Промозглая сырость подвала. Цепи и крест, допрос под ударами кнута. Дикие вопли и сорванный голос. Ощущение, будто схожу с ума, лишаюсь рассудка, ухожу на дно. Гибну и возрождаюсь вновь под чутким контролем. Точно заведённая, движусь по кругу.

— Кто ты? — спрашивает вкрадчиво.

Кап. Кап. Кап.

Рваный ритм сердца, озноб и голодная дрожь. Воск плачет на коже, клеймит изнутри, оставляет метку принадлежности навечно. Кандалы, плети, ошейники уже не нужны.

Ломают иные вещи.

Ломают и ставят на колени, вынуждают застыть в самой неприличной позе. Вынуждают подчиняться и преклоняться, ползти по раскалённым углям, повиноваться безотчётно, капитулировать целиком и полностью, безоговорочно.

— Du bist meine, — дыхание обжигает, горячие ладони смыкаются на горле, не сжимают, но сдавливают, слегка, просто демонстрируют сдерживаемую силу. — Моя.

Твоя.

Не спорю.

Только так. Каждой клеточкой грешного тела, каждым ударом обезумевшего пульса. И в горе, и в радости. И в боли, и в наслаждении. И в жизни, и в смерти.

— Твоя, — шепчу едва различимо, льну к фон Вейганду, покрываю его лицо невесомыми поцелуями, твержу словно молитву: — Твоя, твоя, твоя.

Когда же он поймёт? Когда он доверится окончательно?

— Глупая, — отстраняется, отворачивается, но не отпускает.

— Почему? — невольно всхлипываю. — Потому что люблю тебя?

— Ты не знаешь меня, — пальцы соскальзывают ниже, грубо стискивают плечи. — Как ты можешь любить?

Лидер. Зверь. Вожак стаи. Привык подавлять, покорять и властвовать. Не потерпит возражений, заставит горько пожалеть о неповиновении.

Для начала сойдёт?

— Ну, так в том и суть, — говорю вслух. — Не отталкивай, не закрывайся, объясни нормально. Всякий раз пытаюсь достучаться, но упираюсь в глухую стену. А между тем твои друзья осведомлены гораздо…

— У меня нет друзей, — обрывает резко.

Любопытно, Диане известно?

Эх, сейчас не лучший момент для распыления на другие темы, разумнее придерживаться основной линии.

— Ладно, — медлю, стараюсь подобрать правильные и умные фразы, но не удаётся, в итоге нарушаю тишину, лишь бы не молчать: — Чтобы любить человека, не обязательно понимать его до конца. Не обязательно копаться в прошлых ошибках и грехах, изучать грязное бельё под микроскопом.

Вот блин.

Этим и занимаемся, причём регулярно.

Он расставил по квартирам камеры и собрал подробное досье, провёл допрос в подвале, дабы восполнить пробелы в ранее полученном материале, контролирует каждый мой шаг и выстраивает схемы полнейшего порабощения. А я банально желаю отыграться, любой ценой уравнять шансы.

Доверие требует обратной связи, иначе система не работает.

Даже если доверия нет, необходимость в нём не отпадает. Напротив усиливается, растёт точно снежный ком, щедро питает семена раздора, упавшие на благодатную почву.

Доверие — спасательный круг в океане сомнений. Когда назревает буря, ураган готов снести всё к чёрту и кругом творится тотальная ж*па, если не сказать хуй…же, хм, хуже, ты имеешь право воспользоваться последней соломинкой. Доверием. И заткнуть глотки врагам, без шума и пыли порушить коварные планы. Быстро и бескомпромиссно.

Но как быть, если нечем затыкать глотки и рушить коварные планы? Если отдаёшь сердце, открываешь помыслы, не таишься и не лукавишь, а в ответ — молчание? Удушающая тишина, которая не окрыляет и не дарует надежду.

Ещё пару часов назад я утверждала бы, что нужно бороться, отстаивать свою точку зрения до упора, идти на таран и непременно добиваться цели. Добиваться доверия, ибо это и есть основа любых нормальных отношений.

Но теперь, глядя в пугающую черноту омута, в зияющую пропасть, разверзшуюся у моих ног, застыв в плену льда и пламени, я стремительно постигала очевидные факты.

Нельзя добиться доверия. Оно либо есть, либо нет. Третьего не дано. Порой приходится заткнуться и довольствоваться молчанием. Прекратить бесполезную войну, где не суждено стать победителем.

Впрочем, это не подразумевает смирение и капитуляцию. Скорее компромисс, обтекаемое решение вооружённого конфликта с наименьшими потерями для обеих сторон.

Пусть не сегодня и не завтра, но когда-нибудь в обозримом будущем доберусь до правды.

— Люблю тебя, — выдыхаю судорожно, прохладными ладонями касаюсь его лица, нежно и осторожно, опасаясь спугнуть магию момента. — Не романтичного шефа-монтажника фон Вейганда, который вскружил голову переводчице-идиотке. Не беспринципного барона Валленберга, который заключает сделки на миллионы и хлещет кнутом непокорных.

Пальцы крепче сжимают мои дрожащие плечи.

— Тебя, понимаешь? — больше не пытаюсь смахнуть слёзы с ресниц. — Именно тебя. Без всего или со всем. Не важно.

Не дожидаюсь ответа.

— Хочу узнать, хочу понять, очень хочу, — осекаюсь на очередном всхлипе, кусаю губы, чтобы немного успокоиться, и продолжаю: — Пусть в одной клетке со зверем, где угодно, как угодно. Пусть будет больно, жестоко, невыносимо. Мне плевать. Я готова на всё. В любое время, в любом месте хочу настоящего тебя.

— Никогда, — почти рычание, пауза и скупое уточнение: — Никогда такого не допущу.

— Почему? — подмывает закричать, а получается совсем тихо.

Фон Вейганд не торопится внести ясность. В его глазах горит куда больше, нежели срывается с уст. Видимо, намеревался дать один ответ, но вовремя спохватившись, озвучивает иной.

— Я не лучший вариант для тебя, — голос пронизан сарказмом, ничего общего с прежними эмоциями. — Такого жениха нельзя представлять родителям.

Украл мой юмор и нагло пользует против меня же.

Ну, не хамство?

— Не волнуйся, — отмахиваюсь. — Про деда-нациста мы поведаем после свадьбы, а с тем, что ты лысый они смирятся, оценив банковский счёт.

Истерически хихикаю.

— Будь ты хоть плюгавым колченогим старикашкой… пофиг!.. лишь бы купюры на безлимитной кредитке не перевились, — смеюсь, но быстро умолкаю.

Еле удерживаюсь от рыданий.