Книга Плохие девочки не плачут. Книга 3, страница 223 – Валерия Ангелос

Хм, пожалуй, он единственный человек на свете, который способен вы*бать голосом. Без какой-либо дополнительной стимуляции.

Или я такая впечатлительная?

Нет, просто он ох*ительный.

— Давай поболтаем об умном, — перевожу беседу в иное русло, отчаянно пытаюсь не удариться в разврат. — Например, о литературе. Что сейчас читаешь?

— Тебе не понравится, — насмешливо хмыкает.

— Намекаешь, будто не доросла? — интересуюсь подозрительно. — Оскорбляешь? Хранишь тайну государственной важности?

— Никакой секретности, — заверяет мягко. — Автор — Ли Куан Ю. Книга называется «Из третьего мира — в первый. История Сингапура».

— Масштабненько, — одобрительно киваю. — Ну, это по работе. Для общего развития. А для души? Какие любимые произведения?

— Угадай, — заговорщически подмигивает.

Опять наполняет бокалы шампанским, подносит крупную ягоду к моим устам, почти касается. Лишь стоит приоткрыть рот, отступает. Дразнит, съедает сам.

— Нечестно! — взвиваюсь, хлопаю его по плечу.

— Угадывай, — произносит с нажимом. — Даже дам подсказку. Их три. Видишь, шансы назвать хоть один правильный ответ довольно высоки.

Возможно.

Но моя вера в себя пошатнулась после Ли Куан Ю.

Противник полиглот, знает столько всего, что мне и не снилось. Победа призрачна, однако не станем сдаваться.

— Булгаков, — совершаю пробный ход. — «Мастер и Маргарита».

— Нет, — обламывает без лишних церемоний.

— Хвала небесам, — восклицаю радостно.

— Негативно относишься к творчеству Булгакова? — посмеивается.

— Наоборот, — мигом опровергаю кощунственное заявление. — Прусь не по-детски. Почти как от Оскара Уайльда или от Остапа Бендера. Тут загвоздка в ином. Слишком ревностно отношусь, не готова ни с кем делить.

Неисправимая собственница, желаю всем владеть единолично.

— Обидно, если люди ограничиваются поверхностным восприятием, называют эту историю любимой лишь по инерции, отдают дань моде, не пытаясь разобраться в хитросплетении смысловых пластов.

Неблагодарные, не ценят истину.

— А ведь суть книги не в забавных сценах, не в едкой сатире на советские времена. Там пугающая глубина. Бездна, в которую жутко заглядывать. Перечитываешь и открываешь новое. Слой за слоем. Или не открываешь. Замираешь, ощущаешь разгадку поблизости, но добраться до неё не выходит.

Правда всякий раз ускользает, скрывается за очередным поворотом.

— Он редактировал роман на смертном одре. До последнего дня, несмотря на чудовищные мучения. Он шептал «чтобы знали, чтобы знали». И что? Разве люди знают? Пихают его цитаты везде. По поводу и без.

Лепестки роз посреди дерьма.

Это могу делать только я.

Избранная, с манией величия.

— Каюсь. Сама такая. Не достойна произносить. Но по привычке рискну. Внимание всегда цеплялось за фразу о Фаготе. О рыцаре, который сочинил неудачный каламбур в беседе про свет и тьму. О том, кому пришлось прошутить несколько больше и дольше, нежели он планировал.

Знакомо, да?

Однажды доиграюсь до пожизненного, ибо регулярно нарываюсь на летально-фатальные приключения.

С моим авантюризмом в ад без очереди пропустят.

Исключительно по блату, прямо в VIP-ложу.

Располагайтесь, не стесняйтесь.

— Настал черёд следующего выстрела, — бросаю задумчиво, гипнотизирую пристальным взором и жму на курок: — «Mein Kampf».

— С чего бы вдруг? — притворно удивляется.

— Ты немец, и дед у тебя нацист, — оглашаю неопровержимые доказательства. — Полный боекомплект.

— Верно, — кивает удручённо. — Дед всегда хранил портрет Гитлера в кабинете. Ярый фанат, выучил наизусть все труды великого вождя. Очень обрадуется, если процитируешь что-нибудь при встрече.

Сомнительный совет.

— Берёшь на понт? — угрожающе сдвигаю брови.

— Помогаю добиться расположения, — голос сочится елеем, а в глазах сверкают шальные искры. — У старика скверный характер, но даже незначительное упоминание Адольфа растопит лёд.

Точно измывается, подводит под монастырь.

— Вернёмся к тебе, — мстительно щурюсь. — Попала в цель? Горячо? Холодно?

— Мимо, — брезгливо фыркает. — Стал бы я зачитываться бреднями шизофреника. Этот недоумок оказался послушной пешкой. Принёс выгоду, потом отправился на помойку истории. Предпочитаю Макиавелли, вот где стоит прилежно внимать, учиться основам.

— Чёрт, — разочарованно выдыхаю. — Я была близка. «Государь», легко догадаться, аккурат на поверхности.

— «Государь» и не только, — делает крупный глоток. — Но это не любимые книги. Пробуй дальше.

Чуток воодушевляюсь.

— Маркес, — предполагаю смело, выстраиваю цепь оригинальных ассоциаций. — Тоже на «м», к тому же, испанец.

— Поразительная логика, — ухмыляется. — Вынужден внести поправку. Не испанец, а колумбиец.

— Однако писал по-испански, — спешно оспариваю.

Ржёт.

Нагло и неприкрыто, с невероятно хамским видом поедает клубнику. Хищно скалится, обнажает клыки.

Что это? Мне опять пригрезилось. Или на его зубах действительно кровь?

— Кортасар, — бормочу сдавленно. — Экспериментировал, творил на разных языках.

— Нет, — сухо отвергает.

— Набоков, «Лолита», — продолжаю мозговой штурм. — Педофилия. Наша тема, как ни крути.

— Не суди по форме, присмотрись к содержанию, — произносит насмешливо, менторским тоном прибавляет: — В данном произведении речь идёт о Советском Союзе и царской России.

Ум за разум, шарики за ролики.

— Прости?! — неконтролируемо изменяюсь в лице. — Там вроде про великовозрастного мужика и малолетнюю девчонку. Никакой сраной политики.

Столь активная мимика меня погубит.

Уже намечаются ранние морщины. Пролегают вдоль переносицы, уродуют высокий лоб мыслителя, паутиной покрывают некогда юную кожу.

Ещё немного и место в маршрутке уступать начнут. Хотя нет, это я размечталась.

— Ну, великовозрастный мужик символизирует советскую власть, именно от него ведётся повествование, — мило дробит устойчивый шаблон. — Так и коммунисты создавали новую историю. На свой манер, через святотатство. Чёрный монстр насилует ребёнка, совершает грязное надругательство. Поэтому образ Лолиты размыт. Неясный, нечёткий, без мыслей. Царская Россия канула в небытие.

Стоп, снято.

Возьмём рекламную паузу.