Книга Разбойник, страница 84 – Керриган Берн

– Черт, ты настоящий ангел! – Он произнес эти слова, скривив губы в усмешке. – И поэтому ты все еще не понимаешь. Я недолго оставался беспомощным. Я решил отомстить.

– Да. – Фара кивнула. – Да, ты рассказывал мне о тюремщиках, о других заключенных.

– Этим тюремщикам, этому судье повезло, что они умерли так быстро. – Он смотрел жене в глаза, не мигая, чтобы убедиться, что она ощутила ужас каждого его слова. – Я отплатил за все грехи, совершенные против меня, Фара. Моя жестокость превосходила жестокость любого другого человека. Я не причинял людям боль, я их ломал. Я не просто убивал, я жестоко расправлялся с ними. Я не наказывал, я унижал, пока рядом не остались только верные люди. Теперь ты понимаешь? – воскликнул он. – Везде, где мои пальцы касаются твоей священной плоти, остаются следы крови и грязи. Они как горячая смола, их невозможно стереть. Я не могу так поступить с тобой, Фара. – Он запустил пальцы в волосы. – Я не могу…

– Довольно! – приказала Фара, поднимая руку. – Довольно, Дориан Блэквелл! А теперь послушай меня!

Его глаза расширились в опасном предостережении, а губы плотно сжались.

Фаре хотелось обнять его крепче, чем когда-либо, но она сжала кулаки, чтобы не испортить этот момент. Вместо этого она выдержала взгляд мужа со всей серьезностью, которую вкладывала в свои слова.

– Ты выжил, – твердо сказала она. – Ты выжил, когда у других это не получилось, и у тебя не было других способов выжить. Чтобы остановить преследования, ты должен был стать человеком с черным сердцем. Я не… оправдываю насилие, но и не могу осуждать тебя за прошлое. Особенно учитывая, что ты оказался там по моей вине.

– Не говори так! – проворчал он. – Никогда так не говори!

– Но это правда. – Фара покачала головой. – Посмотри на меня. – Опустив руки, она подставила свое нагое тело лучам луны. – Ты прикасался ко мне, но моя плоть осталась незапятнанной.

Мучительный голод в его взгляде вызвал трепет надежды и потребность согреть ее кожу в ночи.

– А моя – нет, – пробормотал он. – Во мне не осталось ничего чистого. Ни плоти. Ни рук. Ни души. Почему ты хочешь, чтобы вся эта грязь оказалась рядом с тобой?

– Тьма, которую ты видишь в своих прикосновениях, существует только в твоем воображении, – мягко сказала Фара. – Быть может, мы сумеем это исправить.

– Это невозможно, – посетовал Дориан, качая головой.

– Подойди ближе, – попросила она.

Он даже не пошевелился.

– Если я чему и научилась в этой жизни, так это тому, что не существует такой тьмы, которую не мог бы рассеять даже самый слабый свет, – объяснила она.

Лицо Дориана смягчилось, когда его взгляд коснулся ее.

– Моя милая Фея. – Он с трудом выдохнул. – Ты не можешь себе представить темноту. Ты – единственный свет в моей жизни.

Нежные слова Блэквелла не вязались с безжалостными чертами его лица, но Фара не теряла надежды.

– Ты должен верить, что мой свет сильнее твоей тьмы. И поэтому позволь мне дотронуться до тебя. И везде, где мои пальцы коснутся твоей плоти, они сотрут видимые только тебе кровь и грязь и оставят после себя свет, который я всегда хотела тебе дать.

Блэквелл не дал ей разрешения, по крайней мере, вслух. Но он медленно подвинулся к краю кровати, затаив дыхание в широкой груди, а в его глазах появилась настороженность.

Фара тоже задержала дыхание, когда ее пальцы нащупали лацканы его сюртука. Мягко, с бесконечной осторожностью она раздвинула расстегнутые полы и, стянув сюртук с его рук, позволила тому упасть на пол. На Дориане осталась расстегнутая у ворота черная рубашка без галстука и угольно-черный жилет.

– Только не удерживай меня на этот раз. – Она поцеловала его в шею, сухожилия напряглись и подергивались под ее губами. – Я хочу касаться всего тебя, Дориан. Ты мне это позволишь?

Блэквелл оставался молчаливым и неподвижным, не произносил никаких обещаний, но и не пытался остановить Фару, когда она ловко расстегнула его жилет. Его глаза горели синим пламенем и сверкали, как вулканический камень.

Неистовое желание увидеть человека под черным одеянием охватило Фару. В нем было так много тайн. Так же много, сколько она уже раскрыла.

И теперь настало время раскрыть загадку Черного Сердца из Бен-Мора. Она было потянулась к пуговицам его рубашки, но он ловко перехватил ее запястья.

– Нет, – выдохнул Дориан. – Я не могу это допустить. Ты не захочешь увидеть.

– Дорогой муж! – Фара медленно проползла на коленях до самого края кровати, и он, не отпуская ее, позволил ей дотянуться до его лица. – Ты даже не представляешь, как сильно ошибаешься.

Блэквелл покачал головой.

– Моя кожа… Он не похожа на твою. Ее вид… оттолкнет тебя…

Фара вспомнила странные неровности под его рубашкой, которые нащупала в тот день в саду.

Она закрыла глаза, чтобы не видеть этого.

– У тебя такие же руки, Дуган Маккензи, – прошептала она. – Я всегда любила твои руки, покрытые шрамами, какими бы израненными они ни были. Я скучаю по твоим прикосновениям уже семнадцать лет. – Вырвав у мужа свои руки, Фара разжала его ладонь, чтобы прижаться губами к шрамам его детских ран. – Доверяешь мне? – прошептала она, уткнувшись лицом в шрамы, которые лечила еще ребенком.

Фара потянулась к его рубашке, и он безучастно позволил ей это, сжав руку, как будто хотел удержать ее поцелуй в своей ладони. Сердце Фары все быстрее билось с каждой расстегнутой пуговицей, но она позволила его груди оставаться в тени до тех пор, пока не расстегнула последнюю, над заправленной в брюки частью рубашки.

Наконец Фара осторожно сняла рубашку и жилет с его могучих плеч и спустила их вниз по выпуклостям рук.

Не многочисленные порезы и шрамы на его груди вызвали у нее вскрик, хотя она чувствовала боль от каждого из них. От несравненной красоты его телосложения у нее перехватило дыхание. Тело Дориана было создано каким-то древним богом войны. Ни одна греческая скульптура не могла сравниться с ним, ни один художник не мог воссоздать гладкую, хищную мужественность, прорезавшую сложный ландшафт его торса.

– Ты прекрасен! – восхитилась она.

Его голова дернулась в сторону, как будто она его ударила.

– Не будь жестокой, – сказал он ледяным тоном.

Ее руки дрожали, когда она потянулась к Дориану, но не от страха, а от нетерпения. Фара впервые по-настоящему прикоснулась к мужу, прижав ладонь к твердой выпуклости его груди прямо над сердцем.

Внезапно его мышца сжалась и подскочила прямо под ее рукой. Фара провела пальцами вдоль пореза, тянувшегося от плоского соска вдоль его широкой грудной клетки. Другая ее рука нащупала участок грубой и шершавой кожи на другом его плече, которая, вероятно, когда-то давно была сильно обожжена.