Книга Поскольку я живу, страница 70 – Марина Светлая

- Будешь забивать, совсем без голоса останешься, – проворчал Фурсов.

- Ну, не отменять же тур, - отмахнулся Иван. Он и так им однажды уже чуть будущее не отменил. Довольно. Вывезет, как сможет, потом уйдет в закат. Главное было расплатиться с долгами и позволить ребятам отправиться в свободное плавание. Свой уход он предчувствовал давно. Сейчас предчувствие обострилось.

Впрочем, несколько концертов тура отменить все же пришлось вопреки всему.

Мирош вошел в свой номер, когда не было еще и полуночи. Достал телефон. Включил его – всегда выключал в день концерта, начиная с генеральной репетиции и до конца дня. Но будильник-то поставить надо, чтобы не проспать.

Оставил трубу на тумбочке, направился в душ, но не успел и до порога дойти, как посыпались сообщения, а потом заиграла мелодия вызова, определяющая Таранич на максимальном расстоянии – через сотни километров. Она находилась в Киеве.

Ванька чертыхнулся и поплелся обратно, к кровати, желая раздолбать чудо-аппарат о стену. Но вместо этого принял звонок и буркнул в нее:

- Глаголь!

- Телефон давно выключен? – поинтересовалась Рыба-молот на удивление человеческим голосом.

- Что за контроль? – удивился Мирош. – А то ты не в курсе, что с обеда перед концертом до меня дозвониться нельзя?

- Не контроль… Твой отец умер, уже во всех новостях. Я тебе билет взяла из Львова. На мэйле… Сам справишься? – говорила, как всегда, по делу. Но было ясно, что переживает – сейчас именно за Ивана.

В больном горле пересохло моментально. Ванька так и застыл молча с телефоном, прижатым к уху. Но мозг пока отказывался воспринимать полученную информацию, а он изучал противоположную стену с так и приоткрытой дверью в ванную. Если бы не отреагировал на звонок, а ушел туда, мылся и до сих пор бы не ведал. О чем ведал, Господи?!

- Как умер? – выдавил он из себя.

- Он болел… Ты знал?

- Нет! Когда?

- Сегодня, Вань…

Сегодня. Когда у него из колонок грохотала музыка, а он сам скакал по сцене, как ополоумевший, поймав свой собственный драйв без чертова допинга.

Иван медленно опустился на кровать, продолжая молчать и пытаясь понять. И ничего не понимал. 

- Ва-а-ань! – позвала Марина. – Ванька! Справишься сам? Может, приехать? Или Фурсу возьми… Ва-а-ань!

- Ты… ты знаешь, чем болел? – хрипло спросил Мирош.

- Говорят, онкология.

- Бл*ть… Он же в Израиль собирался… грыжу лечить… Это там, он?..

- Да. В клинике, в Тель-Авиве.

- Грыжу… - раздался всхлип, и Ванька вдруг понял, что этот всхлипывающий звук – его го?лоса творение. Он прижал ладонь к груди и медленно растер кожу, под которой начинало жечь. Прочистил горло. И снова заговорил: - На который час билет?

- В полшестого из Львова на Киев. К обеду будешь там, - Марина помолчала и спросила: - Точно сам?

- Да. Сам. Только ты пацанам сообщи, я сейчас… сейчас душ приму и в аэропорт… Лучше там, чем тут, да?

- Хорошо, - согласилась Таранич. – Но если вдруг… позвони. Обязательно!

- Я справлюсь, Мариш… спасибо. За билет и вообще.

- О концертах не думай, я все улажу, - тянула время Таранич, будто бы прощупывая его издалека, видеть же не могла – хоть голос. – И… ты там осторожно.

- Мариш, я буду себя контролировать. Я обещаю.

- Ну хорошо. Давай. Звони в любое время!

Иван кивнул куда-то в сторону все той же приоткрытой двери ванной и попрощался. Из бутылки минералки, оставленной здесь же, на тумбочке, на утро, плеснул себе воды в стакан. Жадно осушил его, не чувствуя горла, которое еще недавно болело. От ангины и после концерта. И сидел, продолжая глядеть прямо перед собой, медленно свыкаясь с мыслью, что это он сейчас за папой поедет. За тем самым папой, который так и не дождался его…

Рот наполнил привкус крови. Мирош медленно провел языком по зубам с внутренней стороны и с удивлением констатировал, что так сильно закусил кожу, что поранил ее. Разжал челюсть. И рванул в душ. Мыться. Быстро. До боли растирая тело мочалкой, чтобы быть чистым. Чтобы смыть с себя накатывающую панику, на которую он не имел права.

Свежая футболка на тело. Грязную в рюкзак. Брюки, кроссовки. Документы. Деньги. Загрузить посадочный билет в приложение телефона. Зарядное устройство, ноутбук в сумку. Гитара, которую приволок за собой в гостиницу, а не отправил с остальными инструментами домой. Чертова гитара.

Ее он оставил на ресепшене, когда сдавал номер, вместе с запиской для Влада.

Потом была дорога в такси до аэропорта «Львов» им. Данила Галицкого. Изучение новостной ленты – не потому что важно было самому прочитать о случившемся, а ради того, чтобы знать, куда переть дальше, из аэропорта. Больница «Ихилов». Поисковик. Крупнейший израильский медицинский центр.

Начав задыхаться, он сам завел разговор с таксистом, лишь бы не молчать доро?гой. Про футбол и про аномально сырое лето. И про то, что по радио слишком много рекламы, а музыка стала фуфловой.

Ванька со всем соглашался. На дискуссии его выдержки не хватило бы. Но ему казалось, что если рядом есть человек, который что-то говорит, то можно и не думать.

Не думать о том, что первым, что он почувствовал, когда пришел в себя после клинической смерти, была ладонь отца в его ладони. Ладонь никогда его не предававшая и никогда не оставлявшая его одного. Это он оставлял и предавал. Вот сейчас, когда пел чертовы песни в день его смерти.

- Куда улетаете? – спросил его водила, не скрывая любопытства.

- В Тель-Авив.

- Отдыхать? – обрадовался таксист.

- Хоронить. Отца хоронить.

И снова спазм внутри, который не позволял заметить ошарашенный взгляд шофера, мелькнувший слишком быстро в отсветах фар со встречной полосы.

- О как… Бывает, конечно, - голос рядом теперь звучал растерянно.

На это Иван ответить уже не смог. За его спиной смыкалась глухая ночь, но и впереди просвета не было. Только редкие огни замершего в тишине древнего города.

Как-то отстраненно подумалось, что надо сообщить Миле. Но почему-то он был уверен, что рядом с собой отец ее видеть не хотел бы даже сейчас. Не хотел и Иван. Может быть, она уже знает. Может быть, те пропущенные звонки на его номер – об этом. Но даже звука ее голоса Ванька уже не выносил, обрубая все остававшиеся до сих пор связи.

Он дважды уходил от отца.

В проклятую ночь к Гапону, когда узнал правду о себе и Полине. Потому что не мог смириться с этой правдой, и впервые измену отца матери посчитал предательством настоящим, а не следствием безысходности с ней.

И когда попросил его уехать из Торонто, едва позволили выйти из клиники. Их разговор тогда пришиб обоих. Иван лишь сказал без лишних прелюдий: «Можно дальше я сам?» А папа ответил в свойственной ему сдержанной манере: «Тебе виднее, сынок». Так ответил, что стало ясно: он все понимает и никогда не станет навязывать свое присутствие или предъявлять счета. А ведь мог. За все те месяцы, что проторчал с ним в ХэлсКеа, ни о чем его не прося, а просто помогая не сойти с ума.