Книга Убить Короля, страница 78 – Сандроне Дациери

– Ты вырос во враждебной среде, – все так же по-русски говорит Отец. – Это сделало тебя таким, какой ты есть… хорошим Сынком. Но теперь ты должен измениться. Потому что ключ к выживанию – это приспособляемость к среде, понятно?

– Да, – шепчет мальчик, что соответствует истине лишь отчасти: многие слова, произносимые Отцом, ему незнакомы.

– Ты должен научиться управлять своими рефлексами. Нельзя подчиняться велениям худшей… животной части себя. Понятно?

– Да. Скотины умирают.

– Правильно. Но ты выживешь. И получишь соседа по комнате.

Отец останавливается перед одной из дверей, отодвигает засов и открывает ее. Резкий неоновый свет падает на худого, как скелет, мальчишку в расстегнутой ночной рубашке, привязанного к койке кожаными ремнями. Он бьется в судорогах, рот его в пене. К его руке подключена капельница, под отверстием в койке стоит ведро для экскрементов. От вони слезятся глаза.

– Трудный пациент, – говорит Отец. – Строптивый, плаксивый и упрямый. – Задрав балаклаву над губами, он кладет в рот лакричную пастилку. – Я трачу много сил, чтобы преодолеть его сопротивление. Несмотря на терапию.

Последнее слово он произнес по-итальянски, и мальчик непонимающе смотрит на него.

– Терапия значит лечение. – Отец показывает на капельницу. – Инсулин, – говорит он. – Точно отмеренная доза вызывает шок, который перезапускает мозг. Надеюсь, это сделает его уступчивее. Дважды в неделю он ложится под капельницу, а в остальное время ему прописаны ванны и перинеальный электромассаж. Улучшения есть, но он еще не поправился. Понятно?

– Да.

– Я рассчитываю, что ты научишь его повиновению. А он взамен поможет тебе стать рассудительнее. Он обладает необычайно высоким коэффициентом интеллекта и исключительной сообразительностью, которой, однако, нередко вредит его болезненная сексуальность. – Сняв с крючка на стене тряпку, Отец вытирает блестящее от пота лицо узника. – Надеюсь, мне не придется использовать более инвазивные методики. Я бы предпочел обойтись без операции. Впрочем, il medico pietoso fa la piaga puzzolente ^[38], – добавляет он по-итальянски. Убрав капельницу, он наклеивает на руку узника пластырь, затем приподнимает ему голову и дает ему выпить подслащенной воды. Большую часть стакана тот выплевывает, глаза его закатываются. – Оставлю вас наедине. Когда он придет в себя, отведи его в свою комнату. С этого момента вы связаны, понятно?

– Да, – говорит мальчик, глядя на узника и гадая, не лучше ли убить его сразу – задушить, как только Отец повернется спиной. – У него есть имя или он как я? – спрашивает он.

Отец снова опускает балаклаву:

– Можешь называть его Данте.

1

На сбор тел и установление личностей погибших в археоминеральном парке ушло две недели. Галереи шахты тянулись на много километров, из-за чего потребовалась помощь спелеологов.

Сложнее всего оказалось обследовать стоянку, где машины и автобусы сплавились с каркасом канатной дороги в единую железную массу. В конечном счете собрали тридцать девять тел, но всем было ясно, что, если бы вместо того, чтобы играть в толпе в «Grand Theft Auto» ^[39], Гаспаре Мантони сразу врезался в автобус, жертв было бы гораздо больше: несмотря на разразившуюся панику, те, кто не угодил под колеса автоцистерны, разбежались и успели удалиться от эпицентра взрыва.

В число тридцати девяти жертв, чьи личности были установлены, попали верующие, несколько сотрудников парка, продавцы сгоревшей сувенирной лавки, торговцы сахарной ватой и сосисками, священник, проводивший мессу, женщина, называвшая себя Катериной, ее отец и сообщница, три агента ОБТ, два карабинера и полицейский из Рима, которого отшвырнула на кирпичную стену ударная волна.

Этого полицейского звали Клаудио Эспозито.

2

Торжественная церемония похорон проходила в базилике Сан-Паоло-фуори-ле-Мура. Эспозито хоронили вместе с остальными военными и сотрудниками правоохранительных органов, погибшими по вине Мантони.

В траурной службе участвовали вдова Эспозито и двое его сыновей, переживающие свой самый страшный кошмар. Явились на нее и первые лица государства, включая премьер-министра, прочитавшего вдохновенную речь об опасностях исламского экстремизма. Явились Ди Марко и шишки из вооруженных сил и секретных служб со всей Европы, разразившиеся бурными аплодисментами. С пустым взглядом, устремленным на иных мертвецов и иные земли, явился Д’Аморе, которому мешали дышать сломанные ребра. Явились родители Мартины, память которой почтили вместе с памятью других жертв терроризма. Явились Лупо и Бруно, еще не оправившиеся от новости, что неуловимый Бонаккорсо несколько месяцев прожил среди них. Явился Альберти с обожженным лицом и рукой на перевязи. Его поддерживала невеста, поскольку он, не скрываясь, рыдал: за короткое время он потерял двух сослуживцев, бок о бок с которыми собирался состариться.

Явилась и Коломба, сплошь покрытая синяками после того, как на них с Томми обрушилась гора обломков, защитившая их от взрыва. Не приближаясь ни к бывшим сослуживцам, ни к родным погибших, она стояла в толпе простых людей, пришедших на похороны из солидарности или чтобы попасть на телевидение. Со стрижкой под ежик и мешками под глазами ее никто не узнал. Никто, кроме Сантини.

– Это ты виновата, проклятая мразь! – прокричал бывший начальник ей в лицо, подбежав к ней через все похоронное шествие. Он был пьян и едва держался на ногах.

Коломба попыталась обойти его, но Сантини пошел за ней.

– Эспозито работал в отделе персонала! – орал он. – На какой хер он тебе сдался? Зачем ты впутала его в свое дерьмо?

Участники процессии продолжали свой путь, демонстративно не обращая внимания на эту сцену. Коломба было последовала за ними, но Сантини вновь преградил ей дорогу.

– Какого черта тебе от меня надо? – устало спросила Коломба.

– Чтобы ты убралась отсюда! – все больше нависая над ней, закричал Сантини. – Вон! Тебе здесь не место! Ты не заслуживаешь того, чтобы здесь находиться!

Сквозь толпу проталкивались два полицейских в штатском. Они сопровождали Сантини на церемонию и упустили момент, когда он внезапно пошел прочь. Один из полицейских взял его под руку.

– Господин Сантини, – сказал он, – пойдемте, пожалуйста. Оно того не стоит.

Во взгляде Сантини блеснула искорка разума, и он на пару шагов отступил: