Книга Дар золотому дракону, страница 11 – Оксана Чекменёва

— Так, ладно. Корова — это хорошо, это правильно. А вот тебя нужно обратно вернуть, нечего тут людям делать.

Не хочу я обратно! Мне и здесь хорошо. Дома-то, у родных маменьки да папеньки, за прислугу жила, а здесь, вроде как жертва, а ко мне по — человечески, хоть и нелюди. И еды досыта, и диван отдельный, мягкий, и нужник тёплый и не воняет, и воду из колодца таскать не нужно. И дети не капризные и не сопливые, и вообще не дети. И платье обещали дать, а еще — обувь! Летом — обувь! А картошка какая вкусная, оказывается! Нет, не хочу назад.

— А корову сами доить будете? Или щи варить? Нет уж, жертва — значит, жертва, назад хода нет! Да и потом — нельзя мне назад. Меня ж про вас расспрашивать будут, а вдруг проболтаюсь, а я гореть не хочу.

— Гореть? Ничего не понимаю, — мужчина плюхнулся на диван, рядом со мной, едва ногу не придавил, успела отдёрнуть, и, откинувшись на спинку, с силой потёр глаза и зевнул. — Давай так — сейчас спать, а утром всё решим, ладно?

— Ладно, — что-то мне его вдруг жалко стало. Устал же. И голодный, наверное. — Есть хотите?

— Очень, — не открывая глаз, вздохнул мужчина. — Но сил никаких нет. Утром кашу поем.

— Вы хотите кашу? — я стала прикидывать, что смогу сготовить из того, что принёс Керанир. Кажется, в одном из мешков была пшено.

— Уж лучше кашу, чем постные щи.

— Почему постные? С окороком.

Старейшина резко выпрямился и недоверчиво, но с надеждой, уставился на меня.

— С окороком?

— Дар, — улыбнулась я, глядя, как загорелись его глаза.

— Где они? — старейшина посмотрел в сторону кухни жадным взглядом.

— В холодном шкафу. Если вы дунете в плиту, то я погрею.

— Не надо! — мужчина сорвался с места, кинулся на кухню и загремел дверцами. Через минуту оттуда раздалось: — И рагу? Тоже с окороком? О! И молоко! И яйца есть?

— А в шкафчике на стене хлеб и сыр. Под полотенцем, — ответила я, вставая и натягивая платье в полумраке — шарики улетели вслед за старейшиной. Поспать больше всё равно не получится, да и скоро всё равно на утреннюю дойку вставать. — Остальное Керанир куда-то убрал, не знаю, куда.

— Остальное? — старейшина появился из кухни с большой тарелкой, на которой высокой горкой лежало холодное рагу, потом снова исчез за углом.

— То, что в мешках было, — я заглянула в кухню — старейшина наливал в большую кружку молоко. — Мешок с хлебом, мешок с головками сыра, мешок с окороками, — начала перечислять я.

— Мешок с окороками? Целый мешок? — мужчина поднял на меня ошарашенный взгляд.

— Да, — я удивилась его удивлению. — Всегда всё по целому мешку. Мешок пшеницы, мешок моркови, мешок пшена, мешок гороха, мешок фасоли, мешок капусты…

— А капусту он что, тоже принёс? — оторвавшись от нарезания хлеба, удивился старейшина.

— Да. Он все мешки принёс. Мешок свёклы, мешок репы и мешок лука. Вроде всё… А, да, и мешок овса.

— А овес-то зачем? У нас же лошадей нет. Или теперь есть? — в голосе старейшины послышалась опаска.

— Нет, лошадь Керанир не взял. Не дотащил бы. А овсом можно корову кормить. Или козу. Или варить овсянку.

— Козу? Он и козу принёс?

— Козу, овцу, барана, десять кур с петухом, пять гусей.

— Господи, как он всё донёс-то? Он же теперь мальчишка совсем!

— С трудом. А по острову — в два захода. А может, и в три, не знаю. Сказал, что овец на пастбище оставил, может, отдельно нёс.

— Да-а… И вот как его после этого ругать?

— За что?

— За тебя.

— Не нужно за меня ругать, я полезная. Очень!

— Полезная, — усмехнулся старейшина. — Наверное. Да ты не стой, садись, тоже поешь, а то у меня кусок в горле застрянет, на тебя глядя.

— Хорошо, — кивнула я. Есть пока не хотелось, так что я налила молока, взяла кусок хлеба и уселась за стол, рассматривая мужчину, сидящего напротив.

Красивый. Очень. Хотя и странно было видеть взрослого мужчину без бороды. Я даже не могла понять, сколько ему лет, не юноша, но довольно молодой. Седых волос не видно, морщин — тоже, зубы вроде все целые, ну, все, какие видно. Хотя… ему же больше тысячи лет! Да, но он же на тысячу и помолодел. Наверное, намного старше остальных был, раз они его старейшиной зовут, хотя и сами старые. И он не в ребёнка превратился, а во взрослого, значит, сильно старше. Ладно, всё же хорошо, что хоть один взрослый и сильный в этом доме есть, мужские руки в хозяйстве всегда нужны.

— Спасибо, было очень вкусно, — расправившись с рагу, улыбнулся мне старейшина. Улыбнулся! Верно говорят: сытый мужчина — добрый мужчина. Я даже слегка растерялась, потом пробормотала:

— Если хотите, могу еще яичницу пожарить.

— Нет, не нужно, я сыт. А вот утром — с удовольствием. Или не утром? В общем, когда я проснусь.

Он встал и отнёс тарелку и кружку в раковину. Мужчина! Отнёс тарелку! Я почувствовала, что у меня отваливается челюсть. Мужчины никогда ничего не делают по дому, дом — это забота женщины. Но, видимо, мужчины-драконы отличаются от человеческих не только кошачьими зрачками и отсутствием бороды.

А старейшина, не замечая моего удивления, направился к тому половику, что загораживал вход в следующую пещеру, ту, куда дети ушли спать, а я ещё не бывала. И в этот момент мы услышали негромкий детский плач.

Мы замерли, прислушиваясь, потому что звук шёл со стороны «двора», и плакать там, вроде, было некому. Старейшина вдруг, словно догадавшись о чём-то, широко улыбнулся и кинулся из «дома», я — следом, а над нами летели два светящихся шарика, освещая дорогу, впрочем, оставленный Нивеной шарик тоже не дал бы сбиться с пути.

Старейшина первым нырнул в пещеру с яйцами, откуда всё отчётливее раздавался плач, я следом. Залетевшие шарики осветили сено, ряды яиц и плачущего ребёнка, лежащего на соломе. Он был среди тех яиц, что лежали отдельно — эти малыши лишь ожидали своего рождения, когда произошла катастрофа. И, скорее всего, этот ребёнок стал сиротой ещё до того, как родился.

Малыш был весь перемазан чем-то липким и облеплен клочками чего-то непонятного, похожего на шкурку, которая облезает на плечах братьев летом, если сильно обгорят на солнце. Когда мы вошли, он перестал громко плакать и захныкал, щурясь от неяркого света шаров. Старейшина взял малыша за бока, вынул из гнезда, и я увидела, что это девочка. Похоже, не очень-то ей понравилось то, как её держат, потому что она закатилась плачем громче прежнего.

— Да кто же так ребёнка берёт! — недовольно заворчала я и, осмелев, забрала малышку из рук старейшины, прижала к груди, слегка покачивая, и заворковала. — Тише, маленькая, тише, не надо плакать, всё будет хорошо. Сейчас искупаемся, смоем всю эту гадость, и будешь ты хорошенькая, красивенькая, и тогда мы покушаем…