Книга Непобедимое солнце. Книга 2, страница 29 – Виктор Пелевин

– Я за права секс-работниц, – сказала я. – Сексуальная эксплуатация однозначно происходит, если мужчина за ту же услугу платит в другой стране меньше, чем у себя дома, потому что люди там живут беднее. Вот это действительно подло. Мужчина пользуется чужим бедственным положением, и его член становится неотличим от транснациональных корпораций.

– Ты везде платишь одинаково? – спросил Хосе.

Я засмеялась. Потом подумала, что он, может быть, всерьез – и покраснела от негодования. А потом опять засмеялась. Какой стервец.

Похоже, я на него запала. Или это ром?

– Я уже купила тебе пару мохито, – сказала я. – Больше ты не стоишь.

– А я уже налил тебе рома, – ответил Хосе. – Мы квиты. Чем ты вообще занимаешься? Работаешь?

– Я управляю миром.

– Не ври, – сказал Хосе. – Я знаю мужика, который управляет миром. И это не ты.

– Твой мужик только думает, что управляет миром. В действительности это делаю я. Ну, если совсем точно, я помогаю.

– Кому?

Я покосилась вверх.

– Высшим силам. Танцующему Шиве.

– Понятно, – вздохнул Хосе. – Ты сумасшедшая?

– Угу.

– Тогда предупреди, когда захочешь меня укусить.

– Хорошо, – сказала я. – Если успею.

Хосе поглядел на часы.

– Знаешь что? Пошли ко мне в гости. Посмотришь, как тут живут.

А почему нет, подумала я.

Он поймал машину, не вставая – просто поднял руку, и через минуту рядом скрипнул тормозами маленький новый «рено». Я так и не поняла, попутная это была машина или служебная.

Хосе жил за границей курортной зоны. Нас высадили на темной улице какого-то поселка.

Свет отключили из-за аварии – должны дать завтра, сообщил Хосе. Но без света оказалось даже лучше. Во всем был разлит такой древний и безопасный вавилонский уют, ночь была такой черной и теплой, что я последовала за ним без всякого страха.

Мы пришли в старый колониальный дом, освещенный множеством плошек – здесь долго готовились к войне, и перебои с электричеством никого не удивляли.

Большая квартира на втором этаже была сильно переосмыслена за годы уплотнения и походила теперь на пещеру, кое-как обшитую досками. Вместо стен в некоторых местах висели разноцветные простыни, делившие пространство на индивидуальные отсеки. Кое-где под высоким потолком сохло белье. А у входа сидел седой негритянский дедушка – как мне показалось, в сделанном из покрышки гнезде.

На любой глянцевой фотографии это место выглядело бы нищим и убогим – но я ухитрилась увидеть его глазами здешних обитателей. Для них оно было удобным и уютным – жившие здесь люди любили друг друга и свой дом, и во всем присутствовала какая-то нищая светлая благодать. В этом закопченном укладе было что-то древнее и настоящее – так люди жили пять тысяч лет назад, и три тысячи, и тысячу…

У Хосе была большая собственная комната – не без умысла оклеенная плакатами с похожим на него Элвисом. Еще у него имелась могучая музыкальная система – наверно, когда он включал ее даже на треть мощности, проблемы появлялись у всего дома.

– Скоро получу свою квартиру, – сказал он извиняющимся тоном. – А пока вот тут…

Квартирный вопрос на Кубе тоже был.

Хосе налил мне еще рома. Я выпила. Он обнял меня и начал целовать. Сначала мне это нравилось, а потом я заметила, что его бакенбарды напоминают усы Антоши. Вот точно такое же ощущение в пальцах. Почему-то это меня добило, и сразу стало противно целовать его рот. Я еще минуту держалась, думая, что все-таки смогу, но когда он полез мне под платье, не выдержала.

– Хватит, – сказала я.

Он попытался поцеловать меня еще раз.

– Правда хватит, – повторила я. – Ты просил предупредить, когда я решу тебя укусить. Это может произойти в любую секунду.

Он понял, что я не шучу, и отпустил меня. Молодец.

– Я не могу так сразу, – сказала я. – Мне нужно время. Я думала, мы просто посмотрим твою коллекцию картин, покатаемся на лошадях в парке и попьем чай с родителями… И вообще я больше люблю девушек.

Не знаю, почему я это приплела – но на него подействовало.

– Понятно, – вздохнул он. – Извини. Я позвоню, машина отвезет тебя в гостиницу.

Когда я выходила, сидящий во входном гнезде дедушка приветственно вскинул руку, сотворив что-то вроде не ведающей греха зиги, и сказал:

– Вива Фидель!

– Вива! – ответила я с таким же жестом.

Только на лестнице до меня дошло, что дедушка вовсе не истекал ядовитым сарказмом – и даже не зиговал. Он действительно имел в виду то, что сказал. Он любил Фиделя. И то, что Фидель умер, не имело никакого значения. В переводе с кубинского это значило просто «были рады вас видеть».

Через пару минут у освещенного плошками дома остановился тот же самый «рено».

По дороге домой я думала уже не о Хосе. Я думала о зигах.

Вот ходят по ночным проспектам молодые люди, жгут файеры, зигуют, кричат. Их почему-то называют фашистами.

Но ведь смысл современной зиги не в том, что человек сочувствует сумбурным идеям германского канцлера Адольфа Гитлера, понять которого вообще может только психиатр или немец. Смысл в том, что человек плюет в этот мир и бросает ему вызов, нарушая самое грозное культурное табу.

Ну и огребает, конечно. Вызов устоям должен караться, иначе какие это устои? Но хоть дурака и принимают менты, зига у него не настоящая.

За реальную зигу не огребают.

За нее получают бонусы.

Хочу быть правильно понятой соратницами. Нацистский салют, конечно, мерзок, и hate speech тоже. Я сама – абсолютно передовая и прогрессивная по всем пунктам повестки девушка. Но настоящая современная зига – это все-таки не взмах руки, а то, что Фрэнк называл «сигнализацией о добродетели». Особенно когда она протекает не в легкой форме, как у меня пару строчек назад, а с осложнениями в виде доноса.

Фашистский мах в тридцать девятом году был в точности тем же самым: дрессированный и напуганный гражданин показывал эпохе, какой он сознательный и передовой. Просто тогда не было твиттера, и приходилось все делать вручную.

Но во всех нюрнбергах и твиттерах зигуют исключительно силе, лечь под которую полезно для бухгалтерии в настоящий момент. И единственная проблема у зигующих граждан и корпораций в том, что на всех не хватает бонусов. А разные жесты, за которые дураков волокут в околоток – это никакая не зига. Это, как говорят мои американские партнеры, неудачная культурная апроприация.

Эмодзи_красивой_блондинки_что_то_скорбно_и_безнадежно_шепчущей_в_золотое_ухо_большого_небесного_небрата_на_воображаемом_непотолке.png