Онлайн книга «БАМС! Безымянное агентство магического сыска»
Решив, что это только к лучшему, Настасья Павловна наставила на пианино обвиняющий перст и приказала: — Домой! Немедленно! Обычно послушный в случае собственной провинности, как нашкодивший пес, Моцарт на сей раз даже не подумал исполнить распоряжение хозяйки. Протестующе хлопнув крышкою, он боком уперся в дверь, всем своим видом показывая, что Настасье Павловне нужно непременно туда заглянуть. — Ты прав, — ответила Оболенская, — я переоденусь в свое платье, но потом все равно отправлю тебя домой! Вспомнив о присутствии Шульца, наверняка удивленного тем, что Настасья Павловна беседует с пианино, она, повернувшись к двери, из-за плеча кинула лейб-квору, по-прежнему не решаясь поднять на него глаз: — Обождите здесь, Петр Иванович! — и скрылась за дверью. Секундой спустя оттуда раздался приглушенный крик и послышался короткий, но громкий стук. Ворвавшийся внутрь Шульц застал перед собой малоприятную картину. Оболенская расширенными от ужаса глазами смотрела в пол, а на полу… А на полу находилось очередное послание от «странного человека». Совсем еще юная девушка, судя по одежде — простолюдинка, лежала на деревянных досках. Кожа ее чуть посинела, как от удушья, глаза были выпучены, рот раскрыт в безмолвном крике, а изо рта вывалился распухший язык с явными следами латунного порошка на нем. И пальцы на ее руках были выгнуты неестественным образом, простершись к небесам. Точно также, как у Лаврентия Никаноровича. Пока Шульц осматривал новый труп, Настасья Павловна юркнула за ширму и трясущимися руками принялась натягивать на себя собственную нижнюю юбку, чтобы хоть как-то прикрыть ноги, презрев при этом то, что с ней в одной комнате находится мужчина. Оставаться перед Петром Ивановичем в столь постыдном одеянии казалось сейчас Оболенской гораздо более ужасным, чем одеваться при нем. Но Настасья по-прежнему чувствовала себя в этом наряде неловко, а потому почти решилась попросить Петра Ивановича выйти, дабы она могла полностью переодеться, но он ее опередил, заговорив первым, предварительно деликатно откашлявшись. — Настасья Павловна! — Да? — Как вы обнаружили ее? — Она… она вывалилась на меня прямо из шкапа, когда я открыла дверцу. — Жертва вам знакома? — Не знаю. Не уверена… — Понятно. Надобно вызывать фельдмейстера, Настасья Павловна. Могу я оставить вас ненадолго? — Нет! — поспешно воскликнула Оболенская, осознав вдруг, что останется наедине с трупом. Впрочем, она тут же взяла себя в руки и добавила: — Позвольте, я… сменю платье… — Конечно-конечно! — перебил Шульц. — Я подожду вас в коридоре. — Благодарю вас, — с облегчением выдохнула Настасья Павловна и попыталась не думать о том, что в нескольких метрах от нее лежит мертвая девушка. Причем, мертвая девушка со смутно знакомым лицом. Пальцы почти не слушались Оболенскую, посему корсет она решила не надевать, и не без труда натянула на себя только платье. Очень простого, на ее удачу, покроя. После этого Настасья Павловна схватила свои плащ и веер, и быстро выскочила за дверь, желая удостовериться, что Петр Иванович не покинул ее. Он был на месте. Опершись плечом о стену, господин лейб-квор с интересом разглядывал Моцарта, застывшего в позе, полной такого достоинства, какое только может быть у металлического пианино, сплошь и рядом украшенного уродливыми заплатами. Отметив про себя тот факт, что дама с плетью исчезла, Настасья Павловна наконец отважно взглянула Петру Ивановичу в лицо и решительно заявила: — Я иду с вами. Тот успел лишь рот приоткрыть, дабы сказать что-то, что явно не понравилось бы Настасье Павловне, как вдруг в царящей вокруг тишине послышался негромкий и оттого еще более зловещий смех. Оболенская и Шульц слаженно обернулись на звук и успели заметить край плаща, мелькнувший за поворотом коридора, ведшего к сцене. Оба, не сговариваясь, тут же рванулись следом за злодеем. Внезапно единственный фонарь, освещавший закулисье, погас, и в наступившей темноте они различили — а может, им это только почудилось — неясную тень, скрывшуюся за занавесом и, не раздумывая, побежали за ней следом. И только когда в глаза им ударил яркий свет, Настасья Павловна поняла, что они снова оказались на сцене. И снова — в главных ролях. * * * Утром того дня, когда знать Шулербурга томилась в предвкушении представления, что давалось в «Ночной розе» нынче же вечером, Шульц проснулся отчего-то злым и невыспавшимся. Трое суток кряду, посвященные слежке, не прошли бесследно. В своей удобной постели лейб-квор проворочался с боку на бок несколько часов перед тем, как Морфей увлек его в свои объятья. И хоть мысленно заверял себя, что причиною тому была исключительно усталость, которая действовала на него совершенно непостижимым образом, наслав бессонницу, стоило признаться, что виною были также думы об Оболенской. В полудреме перед мысленным взором Петра Ивановича мелькали возмутительно откровенные, но приятные глазу — и, чего греха таить, другим частям тела — картины. И, начисто лишенный сил, Шульц даже не пытался изгнать их из своих фантазий. Ему представлялось, что они с Оболенской одни, танцуют, окруженные вековыми деревьями, и он крепко прижимает к себе стройный девичий стан. — Настасья Павловна, одежда ваша, прямо скажем, совсем не по моде Шулербурга, — отчаянно ругая себя последними словами за столь откровенную невежливость, все же проговорил лейб-квор, запрещая себе опускать взгляд и смотреть на обнаженные почти по колено ноги Оболенской, обтянутые шелковыми чулками. — Так и инфлюэнцу подхватить недолго, право слово. — Что вы, Петр Иванович? Мы же в вашем сне. А здесь нам можно все… С последними словами Оболенская потянулась к его устам, что тут же разомкнулись ей навстречу, и Шульц понял, что окончательно пропал. Лейб-квор был зол, но вновь и вновь напоминал себе, что дело превыше всего. Особливо, когда в окно дома на улице, где он квартировал, стало биться что-то небольшое, но сотрясающее хрупкое стекло. Витиевато выругавшись, Шульц поднялся с постели, растер ладонями лицо, словно желал прогнать сим жестом сон, и, распахнув окно, впустил в комнату телепарограф. Жужжа и попыхивая паром, совсем как Анис Виссарионович сигарою, тот принялся летать под потолком, пока не приземлился аккурат на пачку бумаг на столе лейб-квора. Напыжившись, что наседка, агрегат замер, но мгновением позже зажужжал пуще прежнего и не переставал издавать этот звук до тех пор, пока в руках Шульца не оказалась небольшая полоска бумаги. «На предст не понадоб. Княг буд инкогн под охран». Петр Иванович нахмурился, почесал кончик носа и трижды перечитал послание Фучика. По всему выходило, что сегодня нужды отправляться в «Ночную розу» у Шульца не было. |