Книга Цирцея, страница 86 – Мадлен Миллер

Он молчал так долго, что я уж подумала: не услышал. Но наконец сказал:

– Щедрое предложение, благодарю тебя. А после твой остров вновь станет только твоим.

Я слышала, как трещат кусты. Слышала море вдали, у берега, и исчезающий в его беспрестанном плеске звук наших дыханий.

– Да. Только моим.

* * *

В последующие дни я его не замечала, будто он обеденный стол. Пенелопа смотрела на меня пристально, но и с ней я не говорила. Они много времени теперь проводили вдвоем – чинили сломанное. Смотреть на это мне не хотелось. Я повела Телегона к морю, чтобы он показал мне, как плавает. Его крепкие, мускулистые плечи четко рассекали воду. Он выглядел старше шестнадцати – взрослый мужчина. Дети богов всегда входят в силу быстрее смертных. Я понимала: ему будет их не хватать. Но я найду для него что-нибудь другое. Помогу ему забыть. Некоторые люди подобны созвездиям, скажу я ему, которые соприкасаются с землей лишь на время.

Я накрыла им ужин, взяла плащ и вышла во тьму. Устремилась к высочайшим пикам и чащам, куда смертные не смогут за мной последовать. Но, устремившись, тут же над собой посмеялась. И кто из них, интересно, собирается бежать за тобой? Разум мой прокручивал истории, скрытые от Одиссея, – про Ээта, Сциллу и все остальное. Я не хотела, чтобы мое прошлое превратилось в забаву, пищу для безжалостного Одиссеева ума. Но кто еще принял бы это прошлое без осуждения, всю безобразность его, все ошибки? Я упустила случай рассказать, а теперь уж поздно.

Я легла в постель. И до зари снилось мне копье с хвостом Тригона вместо наконечника.

* * *

Утром третьего дня Пенелопа тронула меня за рукав. Она выткала черный плащ. В нем лицо ее будто вытянулось, а кожа потускнела.

– Я знаю, что о многом прошу, но будешь ли ты присутствовать при нашем с Афиной разговоре?

– Буду. И Телегон тоже. Хочу все выяснить и покончить с этим. Устала я от игр.

Все мои слова теперь, как эти, скрежетали на зубах. Я зашагала к вершине. Камни здесь потемнели – шестнадцать лет лились на них мои зелья. Я протянула руку, потерла пальцем изъязвленные пятна. Столько раз я сюда приходила. Столько времени здесь провела. Я закрыла глаза, ощутила над собой заклятие, хрупкое как стекло. И разрешила ему пасть.

Раздалось чуть слышное “дзинь”, будто лопнула перетянутая тетива. Я ждала, что многолетний груз спадет с моих плеч, но вместо этого ощутила, как накатывает беспросветная усталость. Вытянула руку, однако не нашла опоры, лишь пустоту. Я пошатнулась, колени задрожали. Но не время было поддаваться слабости. Мы беззащитны. Афина мчит стрелой к моему острову, как орлица, падает камнем с небес. Сделав над собой усилие, я стала спускаться с горы. Ноги цеплялись за каждый корень, лодыжки подворачивались на камнях. Дыхание ослабло, утратило глубину. Я открыла дверь. Три испуганных лица вскинулись ко мне. Телегон поднялся:

– Мама?

Я оттолкнула его. Небо мое обнажено, и каждый миг опасен. Копье – вот что мне нужно было. Ухватив за корявое древко, я выдернула его из угла, в котором хранила, вдохнула сладкий запах яда. И в голове, кажется, слегка прояснилось. Против этого не пойдет и Афина.

С копьем в руке я вышла в зал, встала у очага. Они неуверенно последовали за мной. Предупреждать о чем-то времени не было. Тело Афины молнией врезалось в пространство, и воздух засеребрился. Нагрудный щит ее пылал, словно только что отлитый. Гребень шлема ощетинился на нас с высоты.

Глаза Афины остановились на мне. Голос ее был темен, как руда.

– Я говорила: ты пожалеешь, если он останется жив.

– Ты ошибалась.

– Всегда ты дерзишь, титанида.

Резко, будто желая ранить меня метким взглядом, она перевела глаза на Телемаха. Он стоял на коленях, Пенелопа рядом.

– Сын Одиссея, – заговорила Афина. Голос ее стал другим, зазолотился. – Зевс предсказал, что на западе возникнет новая империя. Эней бежал туда с оставшимися троянцами, и я хочу, чтобы ахейцы стали им противовесом и сдерживали их. Те земли плодородны и изобильны, увешаны плодами всех сортов, поля и леса кишат зверьем. Ты построишь там богатый город, возведешь крепкие стены, утвердишь законы, дабы остановить волны варваров. Ты породишь великий народ, который будет править в грядущих столетиях. Я собрала надежных людей со всех наших земель и отправила в плавание. Они прибудут сегодня и увезут тебя навстречу твоему будущему.

Все вокруг пылало в ослепительных вспышках ее видений. И Телемах пылал. Плечи его словно раздались, налились мощью руки и ноги. Даже голос стал ниже.

– Мудрая сероокая богиня, – сказал он, – из всех смертных я удостоен чести. Милости, какой ни один человек не заслуживает.

Она улыбнулась, будто храмовая змея над чашей со сливками.

– Корабль придет за тобой на закате. Готовься.

Это был сигнал Телемаху подняться. Явить величие, дарованное Афиной, воздеть его как блещущий штандарт. Но он стоял на коленях, не шевелясь.

– Боюсь, я твоих даров не достоин.

Я нахмурилась. Зачем он так уж пресмыкается? Неразумно это. Пора поблагодарить ее и покончить с этим, пока она не нашла повода для обиды.

Она заговорила с легким раздражением:

– Твои слабости мне известны. Они не важны, ведь я буду рядом и поддержу твое копье. Однажды я уже привела тебя к победе – над женихами. И приведу снова.

– Ты присматривала за мной, – сказал Телемах. – Благодарю тебя за это. Но согласиться не могу.

Гробовая тишина повисла в комнате.

– Что ты хочешь сказать? – Слова ее обжигали.

– Я думал. Думал три дня. И понял, что не склонен воевать с троянцами и создавать империи. Я стремлюсь к другой жизни.

У меня пересохло в горле. Что делает этот глупец? Последним, кто отверг Афину, был Парис, троянский царевич. Он предпочел Афродиту и теперь мертв, а город его обращен в пепел.

Глаза ее, как два сверла, буравили воздух.

– Не склонен? Как это понимать? Другой бог предложил тебе что-нибудь получше?

– Нет.

– Что тогда?

Телемах выдержал ее взгляд.

– Я не желаю такой жизни.

– Пенелопа! – Сказала – как плетью ударила. – Поговори с сыном.

Лицо Пенелопы склонилось к полу.

– Я говорила, богиня. Но он встал на свой путь. Ты ведь знаешь, в роду его отца все упрямые.

– Упрямые в свершениях! – Афина отрубала слова, как птицам головы. – В хитроумии. Это что, вырождение? – Она крутнулась обратно к Телемаху. – Второй раз предлагать не буду. Если упорствуешь в своей глупости, отказываешь мне, блеска моего не увидишь больше. Молить станешь – не приду.

– Понимаю, – ответил Телемах.

Его невозмутимость, видно, взбесила Афину.