Книга Цирцея, страница 90 – Мадлен Миллер

Голос Телемаха был ровен, но остроту упрека я почувствовала.

– Прости. Не могла поверить, что хоть кто-то в нашем мире способен этой богине отказать.

– Удивительно слышать такое от тебя.

– Я ведь не даровитый молодой царевич, от которого ждут великих дел.

– Это преувеличение.

Я провела рукой по когтистой лапе львицы, ощутив липкую восковую пленку.

– А ты для всех, на кого сердит, делаешь что-нибудь красивое?

– Нет. Для тебя только.

Снаружи полыхнула молния.

– Я сердилась тоже. Думала, тебе не терпится уехать.

– И как ты могла такое подумать? Знаешь ведь, я прятать лица не умею.

Запах пчелиного воска был густ и сладок.

– Ты так говорил об Афине, тебе являвшейся. С тоской, мне показалось. Будто хранил это про себя, как тайну сердца.

– Стыдился, потому и хранил про себя. Не хотел говорить тебе, что она всегда отца любила больше.

Глупая. Но вслух я этого не сказала.

– В Спарту я не хочу. И здесь оставаться – тоже. Где я хотел бы быть, ты, по-моему, знаешь.

– Тебе туда нельзя. Для смертного там небезопасно.

– Подозреваю, там вообще небезопасно. Видела бы ты свое лицо. Тоже прятать не умеешь.

“И какое у меня лицо?” – хотелось спросить. Но вместо этого я сказала:

– Ты оставишь мать?

– Здесь она будет жива-здорова. И довольна, думаю.

В воздухе носилась, благоухая, древесная стружка. Этот самый запах исходил от него, когда он резал по дереву. Безрассудство вдруг овладело мной. Я устала беспокоиться, убеждать, все тщательно продумывать. Кому-то это свойственно от природы, но не мне.

– Хочешь отправиться со мной – препятствовать не буду, – сказала я. – Мы отплываем на рассвете.

* * *

Я совершала свои приготовления, он – свои. Мы трудились, пока небо не посветлело. Нагрузили наше судно припасами, какие только оно могло выдержать: сыром и жареным ячменем, сушеными и свежими фруктами. Телемах прибавил к этому рыболовные сети и весла, запасную веревку, ножи – все аккуратно уложил по местам и закрепил. Прокатив лодку по бревнам, мы столкнули ее в воду, и корпус легко проскользнул сквозь прибойную волну. Пенелопа стояла на берегу, махала нам на прощание. Сообщить ей о своем отъезде Телемах пошел один. Что думала Пенелопа на этот счет, лицо ее не выдавало.

Телемах поднял парус. Шторм миновал. Дул свежий, крепкий ветер. Он подхватил нас, пронес через залив. Я оглянулась на Ээю. Второй только раз за всю свою жизнь видела я, как умаляется она, оставаясь позади. Все больше воды разделяло нас, утесы Ээи отступали. Я ощущала на губах вкус соленых брызг. Со всех сторон катились, свиваясь, серебристые волны. Гром не грянул. Я была свободна.

Но думала: нет. Еще нет.

– Куда направляемся?

Рука Телемаха, выжидая, лежала на руле.

В последний раз я называла это имя вслух его отцу.

– К проливу. К Сцилле.

Я видела, как он осознал мои слова. А потом умелой рукой развернул нос в нужную сторону.

– Не испугался?

– Ты предупредила, что там небезопасно. Пугаться, полагаю, бесполезно.

Море струилось мимо. Остался позади остров, где когда-то останавливались мы с Дедалом по пути на Крит. Я увидела тот самый песчаный берег и мельком – рощу миндаля. А разбитый грозой тополь, верно, исчез давно, рассыпался в прах.

Мутное облако поднялось над горизонтом. С каждым часом оно росло, клубилось как дым. Я знала, что это.

– Спусти парус. Прежде нужно сделать тут кое-что.

Перегнувшись через борт, мы выловили двенадцать рыбин, самых больших, какие попались. Они извивались, орошая палубу холодными солеными брызгами. Я всыпала в их разинутые рты по щепотке трав, произнесла слово. Как когда-то, услышала треск, звук разрывающейся плоти, и вот на месте рыб возникли двенадцать тучных растерянных баранов. Они толкались, закатывали глаза, сбившись в кучу на тесной палубе. И хвала богам – иначе они не смогли бы стоять. Поскольку ноги иметь не привыкли.

Телемаху пришлось перелезть через них, чтобы добраться до весел.

– Грести, пожалуй, будет трудновато.

– Бараны тут не задержатся.

Он хмуро поглядел на одного:

– А на вкус они тоже как баранина?

– Не знаю.

Я вынула из мешочка с травами маленький глиняный горшок, который наполнила прошлой ночью. Запечатанный воском, с ручкой-петелькой. Кожаным шнурком привязала его к шее самого крупного барана.

Мы развернули парус. Я рассказала Телемаху о тумане и облаках брызг, и он, соорудив временные уключины, приготовил два весла. Были они неуклюжими, ведь лодка управлялась парусом, но могли выручить нас, если ветер стихнет совсем.

– Нам нужно двигаться, – сказала я ему. – Во что бы то ни стало.

Он кивнул, словно было это проще простого. Но я-то знала побольше. И копье с ядовитым шипом на острие держала в руке, да только помнила, как скора Сцилла. Я говорила Одиссею, что ей нельзя противостоять. А сама опять тут как тут.

Легонько тронув Телемаха за плечо, я прошептала заклинание. И ощутила, как вокруг него сгустилась иллюзия: он исчез – опустела палуба, освободилось пространство. Пристального взгляда иллюзия не выдержит, но от мимолетного спрячет. Телемах наблюдал за мной, не задавая вопросов. Он доверял мне. Я резко отвернулась к носу.

Вокруг клубился туман. Волосы мои стали влажными, а поверх вод до нас доносилось уже чмоканье водоворота. Харибда – так называли люди эту воронку. Она тоже забирала моряков, свою долю – тех, кто пробовал избегнуть ненасытной Сциллы. Бараны, пошатываясь, жались ко мне. В отличие от настоящих, они не издавали ни звука. Не знали, как использовать гортань. Жаль было смотреть на них, дрожащих, в этом новом, чудовищном обличье.

Пролив выступил из тумана, и мы скользнули в его горло. Я глянула на Телемаха. Весла держит наготове, взгляд настороженный. У меня волосы вздыбились на затылке. Что я наделала? Нельзя было брать его с собой.

Запах ударил мне в нос, и за столько лет не забытый: гниль и злоба. А потом появилась она, выползла из серого тумана. Все те же бесформенные головы, крадучись, спускались со скалы, терлись о камень. Налитые кровью глаза впились в баранов, от которых разило салом и ужасом.

– Давай! – крикнула я.

И Сцилла набросилась. Отверзла шесть пастей, ухватила шесть баранов. И вместе с ними прянула в туман. Я услышала, как хрустят кости, как булькают, заглатывая, ее глотки. Скалу забрызгала кровь.

Я успела лишь раз взглянуть на Телемаха. Он напряженно греб, ведь ветер стих почти. На руках его выступил пот.