Книга Пьяные птицы, веселые волки, страница 24 – Евгений Бабушкин

– …Разводимся. Наверно. А просто стало трудно.

Q. Quadrat (Квадрат)

Весёлые улицы – с востока на запад, грустные – с юга на север. Вдоль весёлых тянутся кабаки. На грустных грустно.

Из улиц возникли квадраты, в квадратах живут люди, район называется Шиллеркиц, впрочем, неважно.

Я выбираю, где перекусить.

Суданский ресторан. Прикольно. В Судане геноцид.

Бирманский. Война и голод.

Йеменский. Война.

Русский, ну надо же. Вроде опять воюем.

Эфиопский. Украинский. Афганский.

Так прочь отсюда, к чёрту, в Кройцберг, взять коктейль с мескалём и айраном, изысканный, солоноватый, восемь таких коктейлей – мамина пенсия, восемь на восемь на восемь – новый протез, но это неважно, важна только изморозь на бокале, на этом приятном, сверхкрепком немецком стекле.

Сворачиваю с грустной на весёлую. Вдали торчит Big Dick. Так называют телебашню. Она похожа, впрочем, не на член, а на удава, пожравшего Землю. И кстати, звонкий шар посередине, я слышал, крутится, как мир.

R. Rindfleisch (Говядина)

От сосновых иголок дорожки в лесу золотые. Я боюсь умереть и бегу.

Я боюсь умереть и поэтому по утрам вижу в зеркале хилые рёбра удавленника, вздутый живот утопленника. Долго щупаю дырку в зубе, набухшие чёртовы вены.

Эмма, Элла – как там её? – помню только холод груди в ладони – говорила, я для русского в отличной форме. Но я боюсь – и вот пробежка. Солнце. Мой страх, мои кроссовки, всё застывает в янтаре. Пахнет отличным ничем. Лес так прозрачен, что я бегу насквозь. Глубокий вдох – два быстрых выдоха. На самой солнечной поляне – человек. Он держит за левую ногу куклу-ребёнка и поджигает ей волосы. Почему-то пахнет палёной говядиной. Второй человек смотрит. Я не знаю зачем, и зачем ты, Берлин, показал мне ещё и это. Бегу быстрей.

S. Schlange (Змея)

«Змея ожидания». Так по-немецки «очередь». И мы в хвосте. А в голове весёлый вышибала в костюме жабы. Он гонит нас, мотая головой, и мы идём в какой-то правильный подвал без фейс-контроля. Там даб.

– Вы готовы к Вавилону? Вы! Го! Товы?!

Диджей-проповедник кидает в толпу басами. Вавилон – это танец.

В туалете паук из людей занимается сексом. Вавилон – это плен.

Одногрудая рвёт рубашку, ругает зеркало. Вавилон – это сон.

А за пультом уже повелитель техно с козлиным клоком тьмы на подбородке. Бум! И мы танцуем бум-бум так, что лопаются глаза и летят зрачки, мы Нефер-бум-бум-тити. Я танцую, что я великий и чтобы остаться тут навсегда.

– Я ещё молодая! – танцует Тень.

Мы уходим, хромая, с танцпола последними. А в соседние клубы всё тянутся змеи. Транс в костюме котёнка, татуированный жуками бородач и просто страшный мужик в чёрном стоят на страже. Проигравшие, кажется, даже рады, что они недостаточно чудаки.

T. Tor (Ворота)

В старинной стене вокруг Берлина было два-дцать ворот. Остался лишь рокот на карте: Потсдамер Тор, Розенталер Тор. У Гамбургских ворот пожилая вьетнамка с гладким, как небо, лицом стрижёт мне ногти. Могу и сам. Но мне нужна история на «т», и я пошёл к воротам, и вот ворота. Вьетнамка учит меня немецкому.

– У меня… есть… сестра. Знаешь «сестра»? Сес-тра! А у тебя?

– Не, я… Найн. Нихьт.

– Ты один?

– Есть… жена. Есть… мама. Она… болеет.

– А моя умерла. Давнооо!

И смеётся. Радуется, что всё понятно.

– Ты хороший. Знаешь «хороший»? Оставайся с нами.

Но этого мало на «т», и, сунув в карманы внезапно чужие руки, я иду посмотреть на мушруша. Голова у него рогатая, улыбается, передние лапы львиные, задние орлиные, чешуя по всему телу. Симпатичный. Вот бы его городу на герб. Но там уже медведь. А мушруш – на двадцать первых берлинских воротах, воротах Иштар. Их по кирпичу перевезли сюда из Вавилона. Чтобы мне улыбнулся священный зверь верховного бога, золотой на синем.

U. U-bahn (Подземка)

Поезда заикаются. Цепенеют. Опаздывают. Будто всей подземке дали по башке. Да так и было. В разделённом Берлине всё было в клочья. И над, и на, и под землёй. Подземку тоже рассекли. Туннели стали тупики. Лишние станции заколотили.

Три старухи со мной на платформе. Одна покупает билетик. Другая мнёт. Третья рвёт просроченный на части. А говорят они по-русски.

– Ой, девочки, ну где же поезд. Мороженого хочется.

– Ой, тридцать лет на сквозняках. А теперь вот сидит что-то в лёгких.

– Ой, сорок лет без ангин. А теперь вот шевелится что-то в горле.

Что вы, девочки. Это город-сквозняк. Вот и сейчас несётся из туннеля. Надо беречься. Какое там мороженое.

– Я могла босиком по снегу!

– Я могла без колгот по льду!

– Я стирала бельё, раздвигая руками льдинки! Так что, клубничного?

Летит билетик. Может, мой. А поезда всё нет. Тоже мне, Германия.

V. Vogel (Птица)

«Иметь птицу». Так по-немецки «сойти с ума».

Надо мной нависает красивый орёл-фашист с такими толстыми ногами, будто бабушка заставила надеть его три пары штанов.

Бывший самый большой аэропорт в мире – закрыт. Теперь это просто огромный дом с орлами и пустое взлётное поле в центре города городов. Миллион человек сказали, что нет, тут не построят жилья для богатых. Был референдум. Было круто.

Потом пришли тысяча садовников и разбили сад.

Сто архитекторов придумали театр и цирковую школу. И будку, чтобы рассказывать истории. Я рассказал свою. Луг сохранили тоже. Там гнездятся жаворонки. И если погода не плохая и не хорошая, а в самый раз, берлинцы приходят сюда пускать воздушных змеев. Осторожно, не наступая на гнёзда.

Я стою спиной к орлам, лицом к жаворонкам. На взлётной полосе сирийская семья играет в вышибалы, водит – мама, юная, прыгучая, вьётся её хиджаб. Мальчик с матерчатой птицей ловит ветер. Что-то он делает пока не так, и птица его не взлетает, но он не плачет.

W. Wind (Ветер)

Этот город построен из ветра. Митте, и Веддинг, и Цоо, и Кройцберг из ветра. Ветер уносит салат из моей шавермы. Траву из моей трубки. Срывает рисунки с руин.

Это ветер – строительный мусор: забыли прибрать площадку, и вот дует.

Или нет: этот ветер – запас кирпича, обновлять вавилонские башни Берлина, его вавилонские стены. И если вдруг он перестанет, всё истончится за ночь и миллионы людей проснутся на голой земле.

X. Xylophon (Ксилофон)

Я выбираю новую гитару. Трень пальцем. А кто-то рядом – ксилофон. Дзынь палочкой. Под нами пять этажей музыки. Большой Берлин до горизонта.