Онлайн книга «Роксолана. Великолепный век султана Сулеймана»
Неуклюжие фигуры засуетились вокруг Байды, глухо звенело железо, тяжелое эхо разносилось по подземельям, кто-то подал казаку кусок баранины, но тот оттолкнул, схватил кувшин с вином, пил долго и жадно, вытер ус грязной рукой, пропел молодым басом: Ой п’є Байда мед-горiлочку,
Та не день, не нiчку, та й не в одиночку.
Увидел Джюзел-агу, захохотал: – Хотя бы из этого барана натопили жиру да смазали мои кандалы, чтобы не ржавели. Добро ведь султанское пропадает! А где мои товарищи? Если расковали меня, так раскуйте и их. Он шагнул вверх, пошатнулся, прикрыл глаза ладонью, увидев вельможную толпу, и то ли догадался, кто перед ним, то ли, просто насмехаясь, снова хрипло затянул: Гей, у синiм залiзячку
Та й у бiлiм ремiнячку.
Султан окаменело сидел в крытых носилках. Наверное, казнился в душе, что сдался на уговоры хасеки и прибыл сюда, сам не зная, зачем. Зато Роксолана уже не могла больше сидеть возле Сулеймана, сошла с лектики, сверкнула драгоценностями, тонкие шелка встревоженно затрепетали на ее гибком теле, легкое тело покачнулось, будто редкостное растение, которое неведомо как попало из сказочных садов в это мрачное подземелье, бесстрашный казак громко хлопнул себя по кожаным шароварам, с напускным испугом в голосе воскликнул: – Такая фурия, еще и гости неожиданные и недискретные! Почтение! И слегка поклонился, играя мышцами шеи и спины. Роксолана взглянула на крытые носилки, где упрямо оставался султан. Затем на Баязида и Михримах, стоявших впереди всех вельмож. Баязид смотрел на казака с нескрываемым мальчишеским любопытством. Михримах посверкивала из-под шелкового белого яшмака большими черными, как у Сулеймана, глазами, и трудно было понять, что творилось в ее душе. Зато Роксолана хорошо знала, что происходит в ее собственной душе. Намерение неожиданное, как откровение, отозвалось в ее сердце, она в бессилии подняла руки к груди, но не прижала их беспомощно, а вовремя опомнилась, показала обеими руками Рустем-паше, чтобы он вывел Байду из мрака и поставил его перед ней. Сам бросил этого рыцаря в подземелье, сам должен был и вывести. Смотрела, как легко ступает, приближаясь к ней, Байда. Только что был в цепях, до сих пор еще они словно бы звенели на его могучем молодом теле, но не стал рабом ни на миг, дух его не сломился, не покорился. А она когда-то не смогла найти в себе такой силы. Она не боролась, не сопротивлялась, ее продавали на рабских базарах, отнимая у нее все людское, бросая ее в мир животный. У раба, которого продают и покупают, нет выбора. Но у него есть память и глубокое скрытое стремление мести. Оно ошеломляет, оно убивает, будто даже уничтожает, а потом рождает тебя заново и гремит в твоем сердце, как медные колокола набата. Роксолана снова взглянула на Михримах. Сыновья для султана, для власти, для борьбы за власть, а дочь – для нее. Она отомстит своей дочерью [201]! Сама уже не могла вернуть прошлое, зато могла вернуть своему народу свою дочь. Сама уже никогда не согреется чужим солнцем и чужим счастьем – знала это твердо, расстояния между потерями с каждым днем все больше будут сокращаться для нее, равнодушие будет заливать душу, вот почему нужно одолеть равнодушие, пока есть еще силы. Месть и милосердие, милосердие и месть! Рустем-паша подтолкнул Байду в спину, негромко буркнул что-то ему. – Эв-ва! – удивился казак. – Сам султан турецкий? Пришел посмотреть и услышать? А вот я! Казак Байда! А там мои товарищи! Сбили кандалы с меня, так сбивайте и с них. Мы всегда вместе! Да только не выпускай нас живыми, султан, потому что и твою родную мать убил бы, и твоего отца сжег бы, и брата твоего зарезал бы, и дочь твою украл бы, и над сестрою надругался бы! Теперь уже Роксолана знала наверняка, что султан не выйдет из лектики, чтобы оскорбительные слова казака не поразили его высокого достоинства. Так было лучше и для нее. Сулейман молча отдавал Байду ей. Великий визирь Лютфи-паша пошевельнулся было, чтобы подойти к ней, она остановила его кивком головы. Рустем-пашу отогнала от казака суровым взглядом. Стояла перед обнаженным до пояса богатырем бесстрашно, с вызовом в хрупкой фигуре, сказала ему негромко на своем (и его!) родном языке: – Подойди. Он сделал вид, что не расслышал, завертел головой. Удивлялся или издевался? – Говорю, подойди ближе. Он шагнул к ней. – Я султанша этой земли. – Прости, женщина, за мою обшарпанность. Казак – душа правдивая, сорочки не имеет. Она повторила: – Я султанша этой земли. Турецкой земли. Это он услышал. С сожалением промолвил: – Встряхнуть бы ее всю нещадно. Жаль, не вышло. Роксолана упорно пробивалась к его сознанию: – Я султанша. Лишь теперь он спохватился: – О! Почет! Почет и позор! – Но в моих жилах течет кровь такая же, как и в твоих. – Черт тебе брат, а Люцифер дядька, вельможная женщина! – Я не хочу слушать твоих оскорблений. Но прошу тебя внимательно выслушать меня. Ты видишь, сюда прибыл сам великий султан Сулейман, перед которым дрожит полмира. – А я из той половины, которая не дрожит! – С нами наш сын Баязид и наша дочь Михримах. – Вон то малое да плюгавое? – Великий султан и я отдаем тебе свою дочь в жены. – Из кандалов да в родичи? Черт ему и рад! – Не прерывай, когда говорит женщина. – А чтоб тебе! – Тебя сделают пашой. – А что это такое? – Дадут тебе санджак окраинный на Днепре или на Днестре. В Очакове или в Аккермане. – Провались они все в сырую землю! – Дадим тебе воинов. Будет у тебя большая сила. И за все это будешь защищать нашу землю от крымчаков. Байда насторожился: – Какую землю? Чью? – Нашу. Украинскую. – Да она ведь не ваша и никогда вашей не будет! – Моя земля. Такая же, как и твоя. Сказала уже тебе, что я с Украины. – Почему же не защитила до сих пор Украину, коли так? Почему допустила, чтобы орда вытаптывала маленьких детей? – Не могла. Не было возможности. Боролась за себя. |