Книга Махатма. Вольные фантазии из жизни самого неизвестного человека, страница 35 – Давид Маркиш, Валерий Гаевский

На исходе третьей недели пароход «Пенджаб» пришвартовался к причалу в Саутгемптоне. Сеял дождик. В толпе встречающих Хавкин с облегчением разглядел Джейсона Смита, консультанта.

Слова́ окружают нас, как рой разноцветных бабочек. Все попытки отвлечь их или прогнать совершенно бессмысленны, потому что наш мир насыщен словами снизу доверху; он из них состоит. Даже если нам представляется, что наступила тишина, – это заблуждение, потому что слова разделены на две части: речённые и немолвленные. «Слово – серебро, молчание – золото» – это, озираясь кругом, народ разглядел. Ну да! Молчание – кубышка, набитая золотыми монетами слов. Откупорь её, и польётся речь.

Немые и безъязыкие, казалось бы, обречены на бессловесную жизнь, но и это только кажется, как и всё прочее: не переливаясь через край, слова кипят в этих инвалидах и составляют картину мира. Слово предшествует делу, уж так заведено, – но и это не чугунное правило: случается, и нередко, что за шампанским потоком слов никакое дело так и не проклёвывается. Такое бывает, и это, строго говоря, тоже в порядке вещей в нашем суматошном общежитии, где часть жильцов, соря словами, насмерть стоят на том, что Земля – плоская, но дважды два всё же четыре. А есть и отрицатели таких интересных наблюдений, и кто тут прав, не возьмусь судить.

Даже сон, этот сумрачный тамбур вечности, насыщен словами: без слов, пусть и не озвученных и не произнесённых вслух, он утратил бы свои сюжетные возможности. А культура! Она вся держится на слове, как дырявый рабочий ватник на золотом гвозде. Её установки, иногда шокирующие, передавались до поры до времени из уст в уста, пока Слово не научились изображать таинственными значками, совершившими переворот в истории разумных прямоходящих. Зародившись в отдалённую эпоху, устная цивилизация предшествовала цивилизации письменной, с изобретением первопечатника Гуттенберга укрепившейся почти повсеместно. И это случилось в те вязкие времена, когда проницательный Нострадамус в своих катранах даже и предположить не мог, что придёт час, и сокрушительная электро-кнопочная цивилизация, пинком отшвырнув предшествующие, непременно обрушится на наши головы.

Литература венчает культуру, как сияющий нимб избранную голову героя. И хотя археологические литераторы, начиная с авторов охотничьих рассказов у древнего костра, не испытывали неудобств от отсутствия пера и бумаги и целиком полагались на устную традицию, нынешние наши писатели в ту разговорную пору чувствовали бы себя неуютно: нам и Гомер не указ.

Сидя у себя во флигеле в обществе павлина и граммофона, Хавкин вглядывался в минувшее время, проведённое им в Лондоне, как в обременительную говорильню, груду слов, засы́павших его с головой. Вернувшись в Бомбей после завершения разбирательства и вынесения оправдательного вердикта лондонским судом, Вальди чувствовал себя здесь куда вольготней, чем в метрополии. За время отсутствия на его флигелёк никто не покушался, и Государственный бактериолог нашёл его точно таким, каким оставил три года назад. Всё в его жилье оказалось на месте и в полнейшем порядке, кроме белого павлина, который околел вскоре после отъезда хозяина. Обнаружив утрату, Вальди в тот же день купил нового, столь же великолепного – один к одному – как старый; обнаружить замену было невозможно, да и ни к чему.

Число слов, изведённых на пустопорожнюю проблему – обвинение доктора Вальдемара Хавкина в гибели девятнадцати индийских аборигенов, – легко тянуло на миллионы. Ещё в день приезда, по дороге из Саутгемптона в Лондон, Вальди услышал от Джейсона Смита, своего давнего знакомца, утешительные вести: никто из влиятельных людей не верит в виновность Государственного бактериолога, всё это пустопорожнее разбирательство не более чем скверный анекдот, выдуманный скучающими чинами колониальной администрации в Индии. И в Военном министерстве, и выше отлично осведомлены о сомнительных настроениях и расстановке чиновничьих сил в администрации Калькутты и Бомбея. Беспокоиться тут не о чем, а этот незапланированный приезд в Англию нужно использовать по максимуму для оздоровительного отдыха и культурного времяпровождения. И ещё вот что: при врождённой медлительности нашего бюрократического аппарата, при переходе дела из рук в руки самых невообразимых инстанций пребывание в Лондоне может затянуться на долгие месяцы. Это не должно огорчать Вальдемара: жалованье сохраняется за ним на весь срок следствия, и отличная казённая квартира будет предоставлена. Так что, в конечном счёте, интриганов и озлобленных недоброжелателей из колониальной администрации можно только поблагодарить: их происки сделали возможным визит Вальдемара в Англию.

Вальди слушал витиеватые речи Джейсона Смита с приоткрытою душой, и только доскональное знание консультантом притенённых закоулков жизни в далёкой колонии несколько настораживало и смущало слушателя. Но – не настолько, чтобы углубляться в тёмную пучину сомнений. Нет, не настолько… Ступив на берег метрополии, Вальди желал, просто жаждал понимания и справедливости, и слова́ Смита ложились на удобренную почву и тянулись к блёклому английскому солнышку, как упорные побеги.

Говорят, что всё началось со Слова; может быть, хотя и не факт… Как бы то ни было, невозможно составить себе представление о безмолвном мире – то будет другой мир, в другом измерении; кто знает. Обмен словами ведёт к приязни или, напротив, ссоре, убийству: Каин объяснил Авелю, почему он занёс камень над его головой. Без персонального объяснения убийство применяется на войне; там подстеречь и убить из-за угла считается военной хитростью. Так, наверно, повелось от первых времён – с той поры, когда всё только начиналось.

Слово, значит, основа и пята мира; свод жизни на нём держится. Оно преданно нам служит, не требуя взамен ничего, кроме любви. А если кто-нибудь понимает любовь к слову извращённо, то и он не подлежит наказанию. Бывали случаи наезда на Слово, но такие бедовые усилия расшибались о стены свода, как мусорная волна о береговую скалу; и брызги уходили в песок.

Джейсон Смит – «человек со связями», едва ли задумывавшийся над потаённым значением слов, но знающий, как говорится, все столичные входы и выходы, был единственным близким знакомым Хавкина во всём Лондоне. Само собой сложилось, что Джейсон стал наставником Вальди во всех его делах, а их обнаружилось множество, с расползающимися к тому же ответвлениями и щупальцами: служебные, научные, судебные, житейские. Нужные люди, с которыми Смит по ходу дела сводил Хавкина, были настроены к нему весьма благожелательно, но никто из них никуда не спешил; и время сочилось по капле.

Главное своё достижение, на которое Вальди ухлопал четыре месяца жизни, состояло в том, что Военное министерство, по контракту с которым вакцину Хавкина прививали солдатам и офицерам армии Её Величества королевы Виктории, предоставило ему в одной из своих секретных лабораторий место вольного учёного. Новое это заведение ни в чём не уступало его бомбейской лаборатории, а кое в чём и превосходило её: самое новое оборудование, самые ценные материалы – всё было здесь к услугам экспериментатора. Доктору Хавкину предложена была полная свобода действий, он ни перед кем не обязан был отчитываться. Сидя над микроскопом, Вальди искал подходы к обезвреживанию растительных ядов, с которыми у него были личные счёты, и смертоносных отрав, распространяемых тропическими насекомыми, к примеру, пауками. Его ничто не подгоняло – ни люди, ни обстоятельства; вот он и не спешил. Эти поиски выбивались из ряда его бактериологических интересов, они склоняли Хавкина к загадкам таинственной химической науки, но это не расхолаживало исследователя, а лишь подогревало его научный пыл.