Онлайн книга «Бесы с Владимирской горки»
|
И Маша вдруг заскользила и поехала на своих же подошвах, маша руками и пытаясь сохранить равновесие, Мирослав подхватил ее за руку, и они помчались вниз – как два лыжника без лыж, смеясь от неожиданной радости этого спуска. И Маша успела подумать, что сейчас они с Миром совершенно – безмятежно счастливы. И пусть, пусть, пусть так будет всегда! – Ой, смотри, Мир, смотри… давай купим тот подсвечник! Вырвав руку, Маша направила указующий перст на синего ангела, заелозила ногами, не удержалась и плюхнулась на спину. Прямо над ней оказалось бесцветное зимнее небо. Его заслонило лицо Мирослава: – Сильно ударилась? – Нет, – опершись на его ладонь, Маша рывком встала на ноги. – Кстати… а твоя голова часом не мироточит? – Моя еще нет, – Маша недовольно коснулась ушибленной макушки. Ее голова, поцеловавшись с брусчаткой, осталась практически равнодушной к сему незапланированному знакомству. А вот тело решило напомнить о себе. Боль вцепилась когтистой лапой в живот, потянулась к сердцу. Хоть прошло меньше часа, и было рано читать Воскрешение… Но сердце… Сердце, словно обезумело, вознамерившись прорвать пудовой тяжестью грудь. И Маше захотелось снова упасть на колени, склониться к покрытой снегом земле, обнять себя крепче, чтобы удержать сердце в груди. «Где сейчас ваше сердце?» «Где сердце – там и беда…» И хоть Маша никогда не была особо верующей, она явственно осознала, что сейчас ее сердце здесь, – в Киевской Лавре. И беда тоже здесь… Все люди, гулявшие сейчас по Печерским холмам, – мужчины и женщины, старики и дети, любопытствовавшие и истинно верующие, матери, явившиеся на ярмарку за «николайчиками» под подушку, и будущие попадьи, интересующиеся «одеждой от православного дизанера Прова», иностранные туристы, японцы, немцы, индусы, прибывшие сюда, чтоб поставить галочку после посещения второй главной после Софии достопримечательности Киева, и паломники, приехавшие на перекладных в эту, уже чужую страну, дабы хоть раз прикоснуться, припасть к мощам преподобных отцов Печерских, безмездного врача Агапита, иконописца Алипия, Марка Гробокопателя, Исайи, пострадавшего от бесов – все-все-все они ходили по тонкому льду счастья Никольских святок, тонкому, как свежий декабрьский лед, стянувший широкий Днепр, раскинувшийся у подножия Лавры. А под этой хрупкой скорлупой уже ворочалась черная бездна, беда – Моровица, готовая проглотить всех оптом в один-два глотка. Она была уже здесь, прямо в Киевской Лавре, избрав главным блюдом исхоженное туристическое место скопление людей, паломников, празднующих. Она уже отпечаталась еле заметной синевой на лицах мамочек и иностранцев, ярмарочных продавцов и чернорясых насельников Лавры. Пройдет десять-пятнадцать, много двадцать минут, и кто-то из них упадет, кто-то утонет в жару и бреду, кто-то умрет спустя всего пару часов… Мадам Моровица уже заказала себе в трапезной Лавры монастырское блюдо и вот-вот приступит к еде. Что же делать? Читать Воскрешение еще раз? Раньше срока? Подождать? Нет… Она должна их спасти!.. Маша втянула чужие болезни и боли одним движение, как втягивают живот. В тот же миг боль стала невыносимой. Но Маша была готова к удару и даже нашла в себе силы отстраниться от него, чтобы точно назвать имена своих болей. Сердце и печень. Все остальное лишь общее недомогание, как она и сказала Демону. Есть только две важных точки – два очага болезни, две беды. Лавра. Подол. А где беда – там и спасение? – Маша, тебе плохо? Опять началось? – тряс ее Мир. Младшая Киевица успела рассказать Мирославу о том, как она, Маша оказалась чем-то сродни куклы ведьмы. Колешь куклу иглой – беда случается с человеком. Излечишь куклу – излечишь и живой образец. Только в данном случае кукла Маша тоже живая. – Началось… Дай мне минуточку. Ты пока добудешь мне ангела? Мирослав исчез на минуту, и ее хватило вполне, чтобы повторить Воскрешение. – Держи! – фаянсовый синий ангел-подсвечник оказался у Маши в руках. – Тебе уже лучше? – Да, – честно ответила она, выпрямляясь. – Точно лучше? – Да, – Маша довольно сунула крохотного ангела в карман. Самочувствие снова было прекрасным. До следующего приступа оставалось не меньше часа. – Тогда я вот о чем подумал, – сказал Мирослав. – Раз мы уже в Лавре, ищем для твоего подшефного «Йорика» место под солнцем, может, покажем его мироточащим головам из Нижних Пещер? Вдруг они с ним знакомы? «Где сейчас ваше сердце – там и беда. Или спасение. Или решение загадки. Ищите!» Боль прихватила ее, когда Мир помянул мироточащие головы. Есть ли тут связь? Стоит проверить. – Хорошая идея. Идем! Взявшись за руки, они двинулись вниз в сторону Ближних пещер. И Маша попыталась наскоро изобрести логическую связку: какое отношение череп, найденный рядом с памятником князю Владимиру, может иметь к знаменитым главам в Печерской лавре? – А помнишь старую дореволюционную шутку? – вновь принялся развлекать ее церковными байками Мир Красавицкий. – Приехал царь Николай I в Лавру, в пещеры. А там мироточащие головы стоят на подносе, и поднос весь до краев миром залит. И к ним монах приставлен. Царь постоял, посмотрел и неожиданно задал монаху вопрос: «Когда масло подливаете?». «По четвергам, Ваше Величество…» – брякнул инок. И Маша невзлюбила Николая Палкина еще больше. И на спутника посмотрела с упреком – как ни странно, после смерти Мир не нашел в своем загробном мире ни бога, ни дьявола, и похоже, окончательно стал атеистом. Привидение-атеист – такое нужно еще поискать! – А ты слышал об исследованиях ученых в 90-е годы? – чересчур резко отреагировала она. – Они обнаружили в лаврском мире до 70 мг белка, что свойственно только живым организмам! – Слышать-то я слышал, а вот документов, подтверждающих нечто подобное, лично не видел. Откуда нам знать, правда это или фейк 90-х годов? Маша согласно кивнула: – Я тоже до сих пор пытаюсь понять, фейк ли вся эта история о проклятии лаврских старцев? Ты знаешь, в Лавре при СССР сделали Музей Атеизма. Мощи не выкинули, оставили как экспонаты, но объявили их подделкой. Мол, монахи устроили целую фабрику по производству мощей и дурачили доверчивый народ. Таково было официальное заключение комиссии, подписанное десятью уважаемыми людьми… И почти никто из них не выжил! – Это же были 30-е годы, репрессии! – Нет. В течение одного месяца из десяти членов лаврской комиссии умерли семеро. Я читала, что двое из них застрелились, трое повесились, шестой утонул в Днепре, а седьмой попал под трамвай. Вот даже не знаю, правда ли это… |