Книга Безупречная репутация. Том 2, страница 37 – Александра Маринина

Максим Викторович изо всех сил цеплялся за остатки надежды, приводил какие-то аргументы, приходящие на ум по ходу дела, но результата не добился. Гнездилов слушал, не перебивая, и ничего не отвечал. Когда Веденеев умолк, сухо бросил:

– Вы напрасно приехали. Мне нечего вам сказать. Леонид больше не является членом моей семьи. Он выбрал жизнь вора, и нам с ним не по пути. Прошу извинить, мне нужно идти.

Максим Викторович развернулся и пошел прочь. Он был так ошеломлен жестокостью судьи, так расстроен, что даже забыл о Костике, болтающемся по огромному магазину среди полок с компьютерами, ноутбуками, телефонами, телевизорами и прочими устройствами, так завораживающими молодежь. Прошагал, ссутулившись, вдоль всего длинного дома, заметил скамейку, присел, достал сигареты, закурил, прокручивая в голове только что состоявшийся разговор. Может, он сам виноват, не с того начал, не так сказал, не те слова подобрал? Как же такое может быть, чтобы все в семье… все как один… выбросили мальчишку за борт и даже руку не протянули, не попытались спасти… ведь подростки – это не закоренелые преступники, им еще можно помочь выправиться, многие из них оступаются по глупости, а не по убеждению или неискоренимой злобности души…

Подростки… Господи, а Костик-то! Веденеев вскочил со скамейки и кинулся назад, к входу в магазин. Сын разгуливал по залу в сопровождении низкорослого черноволосого молодого менеджера в ослепительно-белой сорочке с короткими рукавами и черных брюках, они что-то очень живо обсуждали. Заметив отца, Костик с видимым сожалением распрощался с собеседником и подошел к Максиму Викторовичу.

– Полный отстой, – презрительно заявил он. – Я в компах в сто раз больше понимаю, чем тутошние продавцы.

– Здешние, а не тутошние, – машинально поправил отец.

Он с самого детства старался привить мальчику правильную речь. Пусть не богатую, не образную, не стилистически выверенную, но хотя бы просто грамотную.

– А я видел, как ты мимо витрины проходил, – сказал Костик. – Хотел за тобой бежать, думал, ты меня потерял, а тут дядька тот вошел и стал по мобилке звонить.

– Какой «дядька тот»? – недовольно нахмурился Веденеев, собираясь в очередной раз сделать сыну замечание.

– Ну тот, прокурор бывший, к которому ты ехал. Я его сразу узнал, ты же мне фотку показывал.

– Фотографию.

– Ну пап… Тебе интересно про прокурора или нет? Я лэптоп рассматривал, а он рядом совсем стоял и разговаривал. Между прочим, про тебя.

Максим Викторович опешил.

– Про меня?

– Ну да. Позвонил и говорит, мол, почему какой-то Веденеев ко мне пристает? У него что, есть основания? Как ему вообще пришло в голову ко мне обратиться?

– И все? Больше ничего не сказал? Не спрашивал, как там Леня, здоров ли, все ли в порядке?

– Не, ничего такого не спрашивал. Только ругался с этим Котовым и пугал его.

– С каким Котовым? – не понял Максим Викторович.

– Ну, пап, откуда я знаю, с каким? Он по телефону сказал… Ща, погоди, я вспомню точно.

– Не «ща», а сейчас.

– Сейчас… Вот: «Ты мне клялся, что у Котова ошибок не бывает. А не много ты на себя берешь? Будь любезен, сделай так, чтобы никакие веденеевы и иже с ними меня больше не беспокоили. И не вздумай попасть в цейтнот, Котов недоделанный, сам знаешь, чем это кончается».

Они уже вышли из магазина и медленно шли в сторону метро. Станция находилась далековато, без малого километр нужно пройти. Начал моросить мелкий теплый дождик, Костик натянул капюшон легкой ветровки, Максим Викторович шел с непокрытой головой и ничего не замечал, задумавшись.

Слова Гнездилова звучали странно и неестественно. Наверное, сын что-то перепутал или не так понял. Кто такой Котов? И почему «недоделанный»? Очень хотелось успокоить себя мыслью о том, что судья звонил кому-то по совсем другому вопросу, но ведь он назвал фамилию… Причем дважды, если верить Костику: сперва сказал, что к нему пристает Веденеев, а потом – «веденеевы и иже с ними». И почему нужно было звонить немедленно? Почему не подождать пару минут, зайти домой, раздеться и спокойно решать вопросы по телефону? Потому что дома жена и старший сын? При них нельзя разговаривать о том, что приезжал человек из колонии и просил навещать Леонида?

Все равно ерунда какая-то получается. При чем тут цейтнот? И чем это обычно заканчивается? Если речь идет о цейтноте, получается, что некий Котов должен сделать что-то в отношении Лени Гнездилова, и это что-то имеет жестко установленные сроки. Что это может быть? Ну не убийство же… О господи! Вот же чушь какая порой в голову лезет.

– Ты ничего не перепутал? – осторожно спросил Максим Викторович. – Гнездилов именно так сказал?

– Слово в слово, – уверенно подтвердил Костик. – А тебе он что сказал? Пообещал ездить на свидания?

О Лене, к которому никто не приезжает и которому не присылают посылки, Веденеев сыну рассказывал, так что парнишка был полностью в курсе проблемы.

– Нет, сынок, не обещал, – вздохнул Веденеев. – Отказался категорически. Сказал, что у него не может быть сына-вора.

Костик помолчал, потом спросил негромко:

– Ты очень расстроился, да, пап?

– Очень, – признался Максим Викторович. – Мальчишку жалко.

– Ты вроде говорил, что он… ну, нехороший. Чего его жалеть, если он нехороший?

Веденеев усмехнулся.

– Жалеют, сынок, не тех, кто хороший, а тех, кого жалко. Жалеют не по человеческим качествам, а по обстоятельствам.

– Это как?

– Вот, например, внезапно рухнет дом, и все жильцы погибнут. Жильцов много, и они разные. Есть хорошие, достойные люди среди них, а есть и отъявленные мерзавцы, или алкоголики, допустим, мошенники и все такое. Разве тебе придет в голову сказать: «Жалко людей, конечно, но не всех»?

– Пап, до метро далеко еще?

Максим Викторович удивился внезапной смене темы.

– Минуты две-три, а что?

– А давай до следующей станции пешком пойдем, – предложил Костик. – Поговорить охота, а в метро этом дурацком толпа и шум, не слышно ничего.

– Не «охота», а «хочется», – улыбнулся Максим Викторович. – Конечно, давай прогуляемся.

– Ничего, что дождик, а ты без зонта?

– Не растаю. Я же офицер, а офицеры на погоду не смотрят. Да и дождик ерундовый, можно внимания не обращать.

Самыми драгоценными в непростой жизни Максима Викторовича Веденеева были вот такие минуты, когда обычно немногословному сыну хотелось подольше поговорить с отцом. Не о компьютерах, не о спорте, а о человеческом. О душе, о чувствах и мыслях.

* * *

Когда Леонида Гнездилова приговорили к пяти годам лишения свободы, ему было пятнадцать с половиной. Через два с половиной года встал вопрос: переводить ли его в исправительную колонию для взрослых или оставить в воспитательной колонии с несовершеннолетними. Закон позволял, если считалось, что «для закрепления результатов воспитательной работы» конкретного осужденного целесообразно оставить в воспитательной колонии до полного отбытия срока либо до условно-досрочного освобождения. Имелось, правда, одно ограничение: оставаться в колонии для несовершеннолетних можно только до 21 года. У Лени Гнездилова со сроками все было в порядке. Даже если он не освободится условно-досрочно, а будет тянуть от звонка до звонка, все равно срок выйдет, когда ему будет только 20 с половиной.