Книга Смертельный танец, страница 26 – Лорел Гамильтон

А твой жених в колледже?

С ним у нас был секс, но ночевать он не оставался. И я хотела, чтобы, когда я в первый раз проснусь рядом с мужчиной, это был ты.

Прости, Анита, я не знал. Я...

Ты просто не думал. Отлично. А теперь скажи: зачем это представление в голом виде? В чем дело, Ричард?

Ты видела драку этой ночью. Видела, что я сделал, что могу делать.

Частично.

Он покачал головой:

Ты хочешь знать, почему я не убиваю? Почему всегда останавливаюсь в последний момент?

Взгляд у него стал дикий, отчаянный.

Скажи, – тихо попросила я.

Потому что меня это радует, Анита. Радует ощущение рук – когтей, – рвущих чужую плоть. – Он обхватил себя руками. – Вкус свежей горячей крови возбуждает. – Он сильнее потряс головой, будто пытаясь стереть это чувство. – Я хотел разорвать Себастьяна на части. Я это чувствовал как зуд в руках, в плечах. Мое тело так же хотело убить его, как я хочу тебя.

Он обнимал себя за плечи, но тело его говорило само за себя. Мысль об убийстве Себастьяна его возбудила – в буквальном смысле слова.

Я проглотила застрявший в горле ком.

И ты боишься, что, если сдашься и убьешь, тебе это понравится?

Он глядел на меня, и в глазах его был страх: страх, что он монстр, что я права, не прикасаясь к нему, не разрешая ему прикасаться к себе. С монстрами не трахаются – их убивают.

А ты радуешься, когда убиваешь?

Мне пришлось подумать секунду или две. Потом я покачала головой:

Нет, меня это не радует.

А какое же тогда чувство?

Никакого. Я ничего не чувствую.

Но какое-то чувство должно быть?

Я пожала плечами:

Облегчение, что убита не я. Триумф – что я была быстрее, точнее. – Я снова пожала плечами. – Ричард, мне нетрудно убивать. Просто нетрудно и все.

А когда-то было трудно?

Да, было.

А когда стало нетрудно?

Не знаю. Не первая смерть и не вторая, но когда доходит до того, что всех уже не помнишь... тебя либо это перестает беспокоить, либо ищешь себе другую профессию.

А я хочу, чтобы мне это было трудно, Анита. Убийство должно значить больше, чем кровь, возбуждение или даже выживание. Если это не так, то это плохо, а мы – просто звери.

На эту мысль его тело тоже отреагировало и не сочло ее возбуждающей. Он казался очень незащищенным и испуганным. Я хотела попросить его одеться, но не стала. Он вполне намеренно решил остаться голым, будто чтобы раз и навсегда доказать, что я не хочу его – или что хочу.

Я не очень люблю испытания, но в его глазах был такой страх, что собачиться было бы трудно. Он отошел и встал перед кроватью, потер плечи руками, будто от холода. Был май в Сент-Луисе, и холодно ему не было. По крайней мере, в смысле температуры воздуха.

Вы не звери, Ричард.

Откуда тебе знать, кто я?

Я знала, что этот вопрос он скорее обратил к себе, а не ко мне.

Я подошла к нему, вынула «файрстар» из-за пояса и положила на ночной столик рядом с лампой. Ричард смотрел на меня настороженными глазами, будто почти ожидал, что сейчас я сделаю ему больно. Я собиралась по всей возможности этого избежать.

Я коснулась его плеча, легко, там, где он его потирал. Он застыл.

Ты – один из самых высокоморальных людей, которых я в жизни видела. Ты можешь убить Маркуса и не стать при этом бешеным зверем. Я это знаю, потому что знаю тебя.

Габриэль и Райна убивают, и вот они такие, как они есть.

Поверь мне, Ричард, ты не такой.

А что, если я убью Себастьяна и Маркуса и мне это понравится? – Лицо Ричарда исказилось от ужаса при этой мысли.

Может быть, тебе это будет приятно. – Я крепче стиснула его руку. – Но если и так, это не позор. Ты такой, как есть, – ты этого не выбирал. Оно само тебя выбрало.

Как же ты говоришь, что это не позор – радоваться, когда кого-то убил? Я знаю, как это бывает: мне приходилось охотиться на оленей. Я люблю погоню, момент убийства, люблю есть теплое мясо.

Как и раньше, эта мысль возбудила его. Я старалась не отводить глаз от его лица, но это отвлекало.

Каждый заводится от своего, Ричард. Я слыхала и похуже, да и видала похуже.

Он поглядел на меня, будто хочет поверить и боится поверить.

Хуже этого?

Он отпустил собственную руку и поднес ладонь к моему лицу. Сила потекла по моей руке к плечу, я не смогла сдержать судорожного вздоха. И только силой воли заставила себя не убрать руку с его руки.

У него удлинились пальцы, стали неимоверно тонкими. Ногти превратились в массивные когти. Это была не волчья лапа, а его собственная, только с когтями. Ничто другое не изменилось, только, эта рука.

Мне стало трудно дышать – не по тем причинам, что раньше. Глядя на когтистую лапу, я впервые поняла, что Ричард прав. Смотреть, как у него кости растягиваются и щелкают, – это меня пугало, вызывало отвращение.

Руку я не убрала, но дрожала. Когда я заговорила, голос тоже дрожал.

Однажды я видела, как такое делает Райна. Я думала, это не всякий может.

В нашей стае – только Райна, Маркус и я. Мы можем частично перекидываться по собственному желанию.

Это так ты ночью проткнул Себастьяна?

Он кивнул, не отводя от меня глаз. Я старалась ничего не показать, но то, что Ричард уже увидел, было достаточно. Он отвернулся от меня, и мне не надо было смотреть ему в глаза, чтобы понять, как он уязвлен.

Я схватила его за руку, обхватив пальцами эти удлиненные тонкие кости. Под кожей были мускулы, которых никогда не было в руке Ричарда. Мне стоило крайнего напряжения сил не разжать руку. Держаться. Вообще касаться ее. От этого усилия я дрожала и не могла смотреть в глаза Ричарду. Я не доверяла себе – он может там увидеть, что я чувствую на самом деле.

Он другой рукой взял меня за подбородок.

Я ощущаю твой страх, и мне это нравится. Понимаешь? Нравится.

Мне пришлось прокашляться.

Я это вижу своими глазами.

У него хватило такта покраснеть. Он медленно нагнулся поцеловать меня. Я не пыталась ему помещать, но и помогать тоже не стала. Обычно я вставала на цыпочки ему навстречу. А сейчас я стояла слишком перепуганная, чтобы двинуться, Ричард нагибался ко мне, длинная рука с тонкими пальцами, которую я держала, сомкнулась у меня на предплечье, легонько поглаживая.

Я напряглась, и меня окатило его силой. Я держалась за руку Ричарда, пока кости и мышцы возвращались на место. Меня трясло от напора его силы.