Книга Прежде чем иволга пропоет, страница 57 – Елена Михалкова

Эта девочка жила в Озерном со своим парнем – Татьяна не обращала на них внимания и ни разу с ними не заговорила.

Забегала она несколько раз в день. Беседовала с Татьяной мало. Явно боялась, что их найдут. Рано утром она, даже не взглянув на Татьяну, кидалась к мольберту и краскам, вытаскивала наружу. Зачем?

Однажды, что-то расслышав, вскинулась и, одним движением сдернув со стены брезентовое полотно, набросила его на Татьяну. Она-то, идиотка, была уверена, что брезент нужен, чтобы ей из щелей не дуло! А это, значит, маскировка.

Спустя пару минут у двери послышался голос лодочника. Татьяна заорала во весь голос, но из горла вырвался такой звук, какой выходит из проколотой шины. Чухрай ушел, не узнав, что она лежала в десяти шагах от него, задыхаясь под чертовым брезентом.

На второй день Татьяна заметила у нее нож. Перочинный, маленький – выпал у девчонки из кармана, и она, поймав Татьянин взгляд, тут же сунула его обратно. Нос наморщила, вздернула верхнюю губу – будто загнанная в угол крыса перед тем, как напасть. Нет, не крыса. Мышь. Точно, мышь.

Но ничего не случилось.

Уверенность Татьяны в том, что именно ее тюремщица накинула ей на шею удавку, подтачивало одно соображение. Татьяна на голову выше и на двадцать с лишним килограммов тяжелее – как же эта субтильная девчонка так легко придушила ее и повалила? Как перетащила сюда?

Кто-то ей помогал.

Может, он и душил.

Муж? Но если они заодно, почему он не появляется здесь? Или она раскаялась и теперь пытается искупить свою вину?

Сумасшедшая? Психопатка?

Татьяна читала о психопатах. Бессердечны, не способны сопереживать. Эмоциональные уроды.

А девчонка смотрела на нее с явным состраданием и изо всех сил пыталась облегчить ее положение. Даже из сарая выходила после того, как подкладывала под нее утку – самодельную, страшно неудобную. Взяв вонючую плошку, никогда не морщилась. А это не так-то просто! Татьяна знала по себе – несколько месяцев ухаживала за Пашиным отцом перед смертью. Мать и сама была больна, а у Паши оказалась слишком тонкая душевная организация. Не могу, говорил он, видеть, как папа мучается, это тебе все равно, а мне он родной.

Иногда Татьяна забывалась. Рука сама тянулась к девчонке – погладить по голове, как ребенка, спросить: что случилось? Как мы с тобой здесь застряли?

Но все добрые порывы разбивались о простое соображение: эта маленькая мышь держала Татьяну при себе. Запирала каждый вечер. Не вызвала к ней врача.

Она начала тренироваться со второго дня. «Тренироваться!» Громко сказано. Сначала просто шевелила руками и ногами. В первые часы и этого не получалось – Татьяна даже решила, что ее парализовало, и испугалась сильнее, чем когда осознала произошедшее. Но постепенно конечности начали слушаться, а фейерверки в голове стали привычными. Тогда Татьяна утащила насос – с ним она чувствовала себя спокойнее. Мало ли кто заявится… Насос старый, увесистый. Когда в двери проворачивался ключ, Татьяна одним движением спихивала свое оружие из-под подушки за лежанку.

Голос никак не возвращался. Татьяна подбадривала себя тем, что улучшения есть, есть! И боль стала терпимей, и хрипеть научилась громче! Но только хрипеть.

И слабость наваливалась то и дело, как трамвайный алкаш, потерявший равновесие. Вроде бы не опасно, но противно и сделать ничего не можешь: задыхаешься, нет сил и пальцем пошевелить. Татьяна проползала по пять шагов и падала ничком.

Тюремщица ни о чем не догадывалась. Уже сто раз можно было выбрать момент и огреть ее насосом.

Но Татьяна выжидала.

Каждую ночь снилось, как она спускается к озеру, бредет вдоль берега по колено в воде. Бредет себе, бредет, а озеро все не кончается и не кончается, и прямая синяя линия перед ней уходит в бесконечность.

Последние годы Татьяне казалось, что куда бы она ни направлялась, приходится идти в гору и против ветра. Она свыклась с этим чувством, как смиряется инвалид со своей хромотой.

Здесь, в Карелии вовсе не было ни препятствий, ни направлений.

Забавно: она и в самом деле с первого дня отдыха чувствовала себя неподвижной, как вода, отражающая облака, а между тем электронный браслет на руке информировал, что она проходит в сутки под двадцать тысяч шагов. Можно сказать, целыми днями находится в движении.

Но оно не ощущалось преодолением.

А в городе – ощущалось.

Мышление упростилось. Лишнее отсекалось, теряло значение.

Воздух звонкий. Скалы синие. Небо круглое.

Всех забот – утром одеться теплее. Не забыть бутылку с водой.

Всех тревог… Нет никаких тревог.

Разве что лодочник. Он ее беспокоил. Она быстро одичала, чужие взгляды стали восприниматься как вторжение; а он глядел слишком пристально, крутил головой ей вслед.

Один раз Татьяна столкнулась с ним, когда вернулась после очередного похода: решила, что случайно, но потом у нее зародилось подозрение, что лодочник ее поджидал.

Он заговорил о чепухе. Не нужно ли ей парного молока или вот можно съездить в Кижи… Татьяна почти сердито ответила, что ни того, ни другого ей не требуется, а если потребуется, она сама попросит, говорить еще не разучилась, спасибо за беспокойство. И потом до вечера приходила в себя, сердясь из-за собственной реакции. «А что ты, мать, хотела? Ну, отвыкла от таких мужчин, и вообще от любых. В бабском-то своем рабочем гнезде, да всю жизнь замужем…»

К чему врать? Никогда и не привыкала. Не имелось у нее для таких привычек ни данных, ни соответствующего окружения.

У лодочника блестящие, как у цыгана, глаза слегка навыкате. Борода черная, без проседи, хотя голова наполовину седая. Подбородок раздвоенный, точно копыто у черта, – видно даже сквозь курчавые волоски. Гном. А если не гном, то гоблин: руки-ухваты, слишком длинные для короткого тела.

После того разговора он больше не подходил.

И слава богу, твердила себе Татьяна, слава богу.

Какая-то тварь отобрала у нее это все. Мягкие елочки мха. Траву в росе. Добрую спокойную воду и семейство уток, будивших ее по утрам своим кряканьем. Теперь, вспоминая о Карелии, она будет чувствовать боль от удавки.

В детстве с ней приключился странный случай. Татьяна сидела на корточках, пропалывала грядки в двух шагах от бабушки. Пятилетний брат подкрался сзади, в шутку набросил ей на шею металлический круг от сачка и дернул. От неожиданности Таня без вскрика упала на спину – и все исчезло.

Очнулась она в машине скорой помощи. Позже бабушка рассказала, что ее не могли привести в чувство, она лежала, как мертвая, между грядками, и мать уже начала голосить над ней, когда кто-то из набежавших соседей, наконец, прощупал пульс. К концу поездки Таня совершенно пришла в себя и болтала с удивленной медсестрой, радуясь неожиданному путешествию.