Книга Девушка на качелях, страница 91 – Ричард Адамс

– На полке в спальне Флик.

Я снова вышел на ярко освещенную лестничную площадку – там всю ночь горел свет – и не удивился бы, если бы у подножья лестницы сидела овчарка, но собаки там не было. Я открыл дверь в спальню Флик и включил свет.

На кресле лежала зеленая черепаха. На нее падала тень спинки, но игрушку было хорошо видно. Я уставился в ее глаза-бусины и понял, что сглупил, приняв ее за подушку. Сейчас она казалась мне старым знакомцем и в какой-то мере соучастником, потому что нам с ней суждено было сыграть отведенные нам роли. Однако же я оцепенел в дверях не оттого, что увидел игрушку, а потому, что из нее в спальню изливался поток горя и отчаяния, превращая комнату в затхлый пруд. Шторы медленно колыхались, будто пучки водорослей, а книги на полках, преломленные толщей скорби, казались странно сплющенными. В комнате было невозможно дышать, горе накатывало волна за волной, словно прилив на песчаный берег. Я захлебнулся и, чувствуя, что тону, повалился ничком на ковер, как давным-давно в гостиной миссис Кук. Пальцы, судорожно ухватившие дверную ручку, невольно разжались под весом обмякшего тела. Я ударился головой об пол и потерял сознание.

Когда я пришел в чувство, Карин стояла на коленях рядом со мной и трясла меня за плечо:

– Алан! Алан! Прислушайся! Ты слышишь?!

Очевидно, мое состояние волновало ее меньше всего, но я не обижался, понимая, что она встревожена какой-то новой бедой. Оглушенный, я сел, изнемогая от боли, и оперся спиной о дверную раму. В спальне Флик все было в порядке, на кресле лежала не черепаха, а зеленая подушечка, книги ровными рядами выстроились на полках за стеклом.

Знакомый, привычный звук – не плач и не завывания ветра – доносился откуда-то издалека, нет, не издалека, а с первого этажа, из прихожей. Разбитый лоб саднило, а вдобавок я умудрился порезать руку и с трудом сдерживал позывы опорожнить кишечник.

– Алан, скажи, ты тоже слышишь?

В прихожей трезвонил телефон. Я слушал звонки, уставившись в пол. Звук мучительно давил на живот. Мне во что бы то ни стало требовалось облегчиться.

– Да, слышу, – сказал я. – Погоди.

Я встал, но Карин схватила меня за руку:

– Алан, не бери трубку! Не спускайся в прихожую.

– Я и не собираюсь.

Я доковылял до туалета, стянул брюки и сел на унитаз, не закрывая двери. Из меня, выворачивая внутренности, хлынула вонючая струя поноса. Я обливался потом, меня тошнило, я едва не потерял сознание от рези в животе, но приступ диареи не прекращался. Карин опустилась на колени рядом со мной и, не обращая внимания на вонь, ласково взяла меня за руки.

– А ты не хочешь снять трубку? – задыхаясь, спросил я.

Карин спустила воду в туалете и крикнула мне на ухо:

– Я запрещаю тебе спускаться в прихожую!

– А вдруг это… вдруг это звонит…

– Кто? Кто это может быть?

Мы так и не тронулись с места, застыли в своем горе, крепко обнявшись, а телефон все звонил и звонил. Пронзительный повторяющийся звук падал на нас ударами молота, уничтожая остатки достоинства, которое мы изо всех сил пытались сохранить ради друг друга.

– О господи, когда уже это прекратится! – простонала Карин.

Я легонько сжал ее пальцы, ясно понимая, что не пытаюсь ее успокоить, а сам отчаянно, умоляюще ищу утешения, которого она не в силах мне предоставить.

Звучит невероятно, но я уснул – наверное, от полного истощения сил впал в забытье и помню только, что я очнулся рядом Карин, вдохнул ее запах и медленно выбрался из тесного угла, дрожа от холода и с трудом расправляя затекшие руки и ноги. Зрение и слух постепенно приходили в норму. Телефон молчал. Пронзительный трезвон сменился сладкозвучными трелями – за окном дрозд насвистывал свою утреннюю песенку.

– Рассвело, – сказал я.

Мы переглянулись. Мои ощущения были сродни тем, что чувствует потерпевший кораблекрушение. Я был жив и в здравом рассудке.

Под глазами Карин залегли темные круги, слезы и пот оставили следы на бледных щеках. Я прижал ее ладонь к своему плечу:

– Карин, клянусь тебе, я разделю с тобой все беды и невзгоды. Я тебя не оставлю.

– Алан, а ты… Ты сделаешь все, что я тебя попрошу?

– Все, что угодно. Только скажи.

– Увези меня отсюда.

– Прямо сейчас?

– Да.

Я поднялся, разделся донага, принял ванну, а потом раздвинул шторы. Утро выдалось пасмурным, хмурое небо грозило дождем. На газоне лежала сорванная бурей ветка ясеня, с уже поблекшей листвой; на темном стволе ярко белело место перелома. Я с необыкновенной легкостью начал хлопотать по хозяйству и быстро делал все необходимое: наполнил ванну для Карин, побрился, оделся и, достав два чемодана, уложил в один свою пижаму, туалетные принадлежности и прочее.

– Карин, ты будешь завтракать?

– Да. Не важно что. Который час?

– Еще пяти нет.

– Алан, знаешь…

– Что?

– Давай не будем обсуждать то, что случилось ночью. Вообще не будем.

Я кивнул, легонько коснулся ее плеча (она сидела в ванне) и ушел на кухню. Магазин, поездка в Бристоль, наше возвращение – все это решится само собой.

«Я должен о ней заботиться, – мысленно повторял я. – Я должен о ней заботиться».

Без двадцати шесть я вывел машину из гаража, загрузил чемоданы в багажник и помог Карин надеть пальто, потому что серым утром было прохладно. Она что-то искала в сумочке и даже не оглянулась на дом, пока я вел автомобиль по подъездной дорожке, усыпанной поломанными ветками и сорванной листвой. У самых ворот она вдруг сказала:

– Алан, останови машину, пожалуйста.

– Ты что-то забыла?

– Прости, я думала, что в этой сумке есть упаковка таблеток от головной боли. У меня голова раскалывается. Тебе не трудно за ними сходить? Хочешь, я пойду с тобой?

– А где они?

– В спальне, в верхнем ящике туалетного стола. Там еще две сумочки, в одной из них и лежат таблетки.

Я вернулся в дом. В прихожей, объятый внезапной тревогой, я упал на колени и взмолился:

– О Господи, помоги! Дай мне силы, Святый Боже!

Однако же на пути в спальню меня все еще снедало беспокойство.

Туалетный стол был завален шарфами, носовыми платками и перчатками. Я отыскал обе сумочки, раскрыл их, но упаковки таблеток не обнаружил. Правда, в одной из сумок боковой кармашек был полон всякой всячины. Я вывалил содержимое сумки на пуховое одеяло, расстеленное на кровати: гребешок, пилочка для ногтей, пудреница, несколько датских монеток, флакон духов. Таблеток не было. Я встряхнул сумку, сунул руку в кармашек.

Оттуда выскользнул смятый листок бумаги и упал на кровать. Я присмотрелся. Это был написанный по-датски чек из копенгагенского универмага, от двадцать второго декабря предыдущего года: «1 игрушечная черепаха (зеленая) – 78 крон».