Книга Твой последний шазам, страница 40 – Ида Мартин

Только земля везде была очень сухая. Когда бабушка Амелина сажала всё это, наверняка не могла и подумать, что заботиться о них будет некому.

Я нашла шланг и отправилась искать вентиль, как вдруг между кустов возле забора увидела плоское, сморщенное лицо.

— Хочешь, Тонечка, яички свеженькие? — послышался скрипучий женский голос. — Прямо из-под курочки… Полчаса назад достала. Тёплые ещё.

— Откуда вы меня знаете? — я едва справилась с удивлением.

Пожилая маленькая женщина с кудрявым пухом седых волос вокруг головы сдавленно хихикнула.

— Да, как не знать? У нас тут все тебя знают. Валентина всё про тебя рассказывала. Какая ты красавица и умница. Как в больницу к Костику ездила и как помогала ему. Нравилась ты ей.

— А как вы поняли, что я — это я?

— Не так уж и много девочек с красными волосами могут оказаться по соседству. Так что? Дать яички?

— Ну, можно, — я не знала местных порядков, а те продукты, что оставались у Амелина в холодильнике, трудно было назвать свежими.

Женщина подсказала, где включить шланг и, пока ходила за яйцами, я успела полить обе теплицы.

— Ну, как там он? — она передала миску с яйцами через забор. — Так некстати всё это получилось. Мальчик ещё от горя не отошёл и тут на тебе. Этот Гришка сам хорош был. Всех допекал. Рано или поздно что-то да случилось бы. Так что передай Костику — я его не осуждаю.

— Вы что, думаете, это он сделал?

— Раз люди видели, значит, он. И потом, говорят, Гришка со своими прихвостнями над Милой хорошенько поиздевались. Вот и вступился за эту обормотку. Столкнул парня на свою голову. Ведь у него уже было такое.

— Что вы выдумываете? Никого он не толкал. Мало ли что было. Теперь на него все несчастные случаи вешать?

Женщина многозначительно покивала.

— Вот-вот. Именно так я тебя и представляла.

— Вы вообще знаете, что такое презумпция невиновности?

— Вообще-то знаю, милая, я в советское время юридический факультет окончила.

— Тогда с какой стати обвиняете человека, чья вина не доказана?

— Знаешь ли, у нас тут свои презумпции. Есть, например, Валёк, он как напьётся, так давай всем штакетник из заборов выламывать, а есть Стас — с кем поругается, свиное дерьмо под дверь подкладывает. И когда мы находим лепешку на крыльце или видим сломанный штакетник, никакой суд нам не нужен.

— Спасибо за яйца.

Продолжать разговор было бессмысленно. Я нашла на грядках пустой пластиковый таз и собрала в него огурцы и помидоры.

А когда вернулась, на амелинском крыльце стоял мокрый Лёха в трусах и сухой, полностью одетый Костик.

— О! Это что? — Лёха сунулся в миску с яйцами, потом в таз. Схватил помидор и, обливаясь соком, запихнул в рот целиком. — Доктора-то походу лечить нужно.

Утёрся локтем.

Лёха, в отличие от Петрова, не искал «прекрасных» моментов, он просто каждую секунду жил так, будто всё кругом создано для него.

— Соседка яйца передала. Тёплые ещё, — я показала Амелину миску.

Но он, даже не взглянув, смотрел не отрываясь на меня.

— Поверить не могу, что ты здесь. Проснулся — решил, что приснилось.

Сделал шаг навстречу, но Лёха шутливо встал между нами.

— Может, позавтракаем для начала?

— Яйца ещё тёплые, представляете? — я взяла одно. — Кость, а давай положим его куда-нибудь греться и у нас будет цыплёнок?

— Ты, что? — испуганно шарахнулся он. — Даже не упрашивай! Завести цыпленка — это огромная ответственность.

Лёха громко заржал, забрал у меня миску и передал Амелину.

— Мы положим их греться на сковородку.

В руке осталось одно яйцо.

— Но это же так интересно — посмотреть, как из ничего появляется живое существо.

Костик задержался на пороге.

— Нужна правильная температура. Я погуглю.

Вставать на завтрак Якушин отказывался, и бодрый, сияющий Лёха участливо кружил возле него.

— А говорят, ещё медики пьют, как сапожники. Может, тебе это… Того… Ну, опохмелиться?

Якушин натянул на голову простынку.

— Уйди отсюда.

— Или два пальца в рот. Честное слово, помогает.

— Меня скорее от твоего трёпа вывернет.

— Как ты с ним общаешься? — пожаловался мне Лёха. — Чёрствый, неблагодарный человек. Я его, между прочим, вчера из капкана вытащил.

— Это ведро было ржавое, — подсказал осипшим голосом Якушин.

— А, точня…я…я…к, — протянул Лёха, припоминая. — Мы же к Алёнке залезть собирались.

Он стыдливо поморщился.

— Угу, — буркнул Якушин. — Только это не её дом оказался.

— А чей?

— Откуда я знаю? Там собака другая была. Как потом выяснилось, — Якушин вылез из-под простынки и приподнялся на локте. — Я ей Малаша, Малаша. А она как бросится… И на тебя.

— Серьёзно? — ужаснулся Лёха. — А я чего?

— А ты её как пнёшь. Она аж на три метра отлетела. Потом ещё ведром стал лупить. Визг, писк, суматоха. Я у тебя это ведро отнять пытаюсь, а ты ни в какую… Бабка, хозяйка, выскочила. И ты её так покрыл, что она с испугу в доме заперлась. Кажется, полицию даже вызвала.

Лёха судорожно потёр виски и присел на кровать.

— Что-то я тоже неважно себя чувствую. Я вроде животных люблю… Чего это я? Ладно если бы с мужиками сцепились, а собаку прибить — вообще не моё. Нет, правда, — виновато покосился на меня. — Я люблю животных. Бабку послать мог, а собаку… Может, водка, палёная была?

Якушин хрипло рассмеялся и откинулся на подушку.

— Ладно, забудь.

— Чё, гонишь что ли? — обрадованно догадался Лёха. — Блин, а я повёлся.

— Дом мы правда не нашли, — сказал Саша. — Слава богу.

— Но ведро было, — Лёха продолжил вспоминать вчерашние. — Ты застрял и не мог из него ногу вытащить.

Сдёрнув со стула штаны, Якушин развернул их, недовольно оглядел перепачканные штанины и попросил меня выйти.

Костик пожарил на всех толстенную яичницу с помидорами и зелёным луком, очень вкусную, если не думать о невылупившихся цыплятах.

Утро было чудесное, и мы, сидя на благоухающей яблоками кухне, без конца смеялись над всем подряд. Занавески с красными маками развивались, птицы щебетали, Амелин не переставал смотреть на меня, горячий пол грел босые ноги, чай с бергамотом никак не хотел остывать, часы на стене стояли, и такой простой радости я давным-давно уже не чувствовала.

Неожиданно Лёха спохватился: