Книга Стремление к счастью. С комментариями и объяснениями, страница 9 – Людвиг Андреас Фейербах

Иеремиады – жалобы в духе библейской книги «Плач Иеремии», здесь иронично о богословах, бранящих современность и не отступающих от буквы Библии.

<…> В первой части я доказываю, что истинный смысл теологии есть антропология, что между определениями божественной и человеческой сущности, следовательно, между божественным и человеческим субъектом нет различия, что они тождественны; ибо если, как в богословии, предикаты выражают не случайные качества акциденции, а сущность субъекта, то между предикатом и субъектом нет разницы и предикат может быть поставлен на место субъекта; в этом отношении я отсылаю к Аналитике Аристотеля, или хотя бы к Введению Порфирия. Во второй части я показываю, что различие, которое делают, или вернее, считают нужным делать, между теологическими и антропологическими предикатами, ничтожно и бессмысленно.

Со ссылкой на «Аналитики» Аристотеля (работы, состоящей из двух частей, как и труд Фейербаха) и «Введение» Порфирия к «Категориям» Аристотеля наш мыслитель напоминает о важнейших терминах этого философа. И в онтологии, и в логике он различал субъект (подлежащее) и предикат (сказуемое). Но при этом так как акциденции (привходящие свойства) не выражают сущность, хотя и наблюдаются, то сказуемое сказывается только о субъекте как о сущности и тем самым выражает ее саму. Например «огонь горит», горение выражает сущность огня, и поэтому можно сказать «горение» вместо слова «огонь». Тогда как «огонь обжег» – это не сущность огня, а привходящее обстоятельство, следовательно, считать «огонь» «обжигалкой» будет детской ошибкой.

Наглядный пример. В первой части я доказываю, что Сын Божий в религии есть сын действительный, сын Бога в том же смысле, в каком человек есть сын человека, и вижу истину, сущность религии в том, что она понимает и утверждает глубоко человеческое отношение как отношение божественное. Во второй части я утверждаю, что если не в самой религии, то в рефлексии ее Сын Божий считается сыном не в естественном, человеческом, а в совершенно ином, противоречащем природе и разуму, следовательно, в нелепом и непонятном смысле, и нахожу в этом отрицании человеческого смысла и разума противоречие истине, отрицательный момент религии.

Действительный (wirklich) – многозначный термин немецкой философии, означающий не только «существующий на самом деле» и «деятельный» (что соответствует латинизму «актуальный»), но и имеющий то же самое право существования, что и другие субъекты. Если человек имеет полное право быть человеком, то и Иисус имеет полное право быть человеком, а если он объявляется Богом, то это означает, что в «сущности христианства» между религией и гуманизмом, между почитанием Бога и почитанием человека нет существенной разницы. Такой же смысл у формулы Гегеля «все действительное – разумно», иначе говоря, право на существование, на действительность, на действие имеет лишь разумное; раз человек разумен, то он вправе требовать общения только с явлениями и вещами, имеющими разумный смысл.

<…> Но многие ошибаются, предполагая, что я имел в виду только обыкновенную теологию, от которой я, напротив, старался держаться как можно дальше, ограничиваясь самым существенным, самым строгим, самым необходимым определением предмета. Так, напр., рассматривая таинства, я остановился только на двух, потому что в строгом смысле, согласно толкованию Лютера, есть только два таинства. Следовательно, я ограничивался только тем определением, которое сообщает предмету общий интерес, возвышает его над ограниченной сферой теологии, и таким образом я имел в виду умозрительную теологию или философию. Я говорю теологию, а не теологов; ибо я умею останавливаться всюду только на том, что составляет primam causam, оригинал, а не копию, принципы, а не личности, род, а не индивидов, объекты истории, а не объекты chronique scandaleuse.

Обыкновенная теология – теология, как она преподавалась на соответствующих факультетах, включавшая в себя рассмотрение под теологическим углом всех предметов и явлений, встречающихся в повседневной церковной жизни. Так, обыкновенная теология может рассуждать об устройстве храма, о смысле проповеди, о природе священнического сана, о евангельских основаниях самой обычной этики. Фейербаха все это не интересует, он занят не вопросами текущей жизни, а антропологией.

Два таинства – Лютер, как и большинство протестантов, признавал лишь два таинства. Это крещение и евхаристия, как указанные в тексте Библии и тем самым учрежденные авторитетом Писания, полагая все остальные таинства, например, исповедь, брак или торжественное возведение в священство, позднейшими условными обычаями, которые могут иметь какую-то нравственную пользу, но могут и не иметь или служить основанием злоупотреблений. Католическая церковь признает семь таинств: крещение, миропомазание, евхаристию, брак, исповедь, священство и елеосвящение (последнее помазание) – как совершаемые в храме. Некоторые из них, как все помазания, были созданы в древнейшей церкви, другие, как исповедь и брак, появились позднее. Православная церковь иногда признает эти же семь таинств, называя все остальные освящающие обряды «тайнодействами», иногда расширяет этот список, добавляя также пострижение в монашество, отпевание покойного, освящение воды и освящение различных предметов (которое в католической церкви называется «тайнодейством», а не «таинством») и некоторые другие. Фейербах имеет в виду, что он не будет рассматривать подробности внутренней жизни отдельных церквей, но только христианство как причину в том числе возникновения церкви.

Prima causa (лат.) – первопричина

Сhronique scandaleuse (фр.) – скандальная хроника, хроника скандалов

Если бы моя книга заключала в себе только вторую часть, то можно было бы упрекнуть меня в исключительно отрицательной тенденции, и положение «религия есть ничто, нелепость» принять за существенное содержание ее. Но я не говорю: Бог есть ничто, Троица ничто, Слово Божие ничто и т. д. (поступить так было бы весьма легко). Я показываю только, что они не то, чем они являются в иллюзии теологии, что они не иноземные, а родные нам мистерии человеческой природы. Я показываю, что религия принимает мнимую, поверхностную сущность природы и человечества за их истинную, внутреннюю сущность, а их истинную, эзотерическую сущность представляет себе в качестве другого, особого существа, благодаря чему все религиозные определения Бога, напр., определения Слова Божия по крайней мере, не отрицательные в вышеуказанном смысле – определяют или объективируют только истинную сущность человеческого слова.