Книга Спаситель и сын. Сезон 5, страница 42 – Мари-Од Мюрай

– Вы только посмотрите на себя!

Алиса вздрогнула от резкого возгласа Козлика.

– Вы все клюете носом над тетрадками. – Последовало рассуждение о том, что для нормального обмена веществ и лучшего усвоения правил французского языка необходимо спать не меньше восьми часов в сутки. – В застенках диктаторов узников лишают сна. А вы – сами себе палачи! Вам нужен допинг: кофеин, никотин, кодеин и прочая дрянь, иначе вы и на ногах не держитесь.

– Но с вами, месье, что ни урок, то конец света! – слабо возразила Марина Везинье.

Козловский вошел в раж. Схватил красный фломастер и написал на белой доске:

Потом обвел кружочком цифру 5 и громко возвестил:

– Это катастрофа для организма! Взгляните на меня. – Он приосанился. – Я свеж, как горный ключ. Ложусь в десять, встаю в шесть.

Класс уныло слушал.

– Какой-какой ключ? – переспросила Сельма.

Алиса же осталась совершенно равнодушной. С ней произошло что-то странное. Вот уже сколько дней и недель она бредила Козловским. Глаз не сводила с него в школе, уносила домой его образ и грезила о нем по ночам. А сегодня, в этот понедельник, вдруг протрезвела и увидела, что он совсем обычный: ни высокий, ни низкий, ни красавец, ни урод. Довольно, правда, умный – не отнимешь. Это и есть любовь? Думаешь, думаешь о ком-то, а потом – раз, и все прошло.

– Ты когда-нибудь был влюблен, Габен?

Алиса сидела с ногами на кровати Габена. Было уже поздно, но сон к ней не шел.

– Что за дурацкий вопрос? – отозвался Габен, не отрываясь от экрана.

– Вопрос как вопрос.

– Знаешь, Алиса, я сам себя ни о чем не спрашиваю и не люблю, когда ко мне с вопросами пристают другие.

– Спасибо, очень мило.

– Я не хотел тебя обидеть. Просто я предпочитаю не думать. Предпочитаю жить… растительной жизнью. – Ему стало неприятно от такого признания, и он добавил: – Поэтому я и хочу уехать.

– Но я тебя люблю!

Алиса сама испугалась слов, которые у нее вырвались, спрыгнула с кровати и рванулась к двери.

– Алиса!

– Что?

Габен умоляюще протянул к ней руку, хотел что-то сказать и не нашел ничего лучшего, чем:

– Ясно. Ты же моя дорогая сестренка.

Бабах! Укрывшись в соседней комнате, Алиса заперлась на шпингалет и прижала обе руки к сердцу, чтобы оно не колотилось так сильно. Какой стыд! Зачем она это сказала?! Ведь у нее и в мыслях не было такого! Теперь она уже никогда не сможет зайти к Габену, забраться рядом с ним с ногами на кровать и весело смотреть всякие глупые ролики. Это ж надо самой у себя отнять столько радости! Единственный выход – написать письмо.

Она перечитала записку и задумалась: растительность – никакая? По окончанию – слово женского рода, но Габен-то мужского… Какой-то есть еще общий род… Для жадин, работяг и плакс… У нее не было сил углубляться в грамматику. Она уронила голову на согнутые руки и разрыдалась.

Ну а Габен… будь он в обычном своем настроении, он бы улыбнулся выходке Алисы и тут же запустил ролик, в котором Шазам и Пигги гоняются за любимой кочерыжкой. Но в этот раз он, словно услыхав Ламартина («О время, не лети!») ^[47], застыл, завороженно повторяя: дорогая Алиса, дорогая Алиса. Ни красавица, ни урод, с сердцем в колючем панцире.

В эту же самую минуту томившийся в приемной Лионель испустил тяжкий вздох и сердито пробормотал:

– Уже двадцать минут.

Он посмотрел на Мейлис. Девочка сидела на полу, она сняла кроссовки и одной из них размахивала, держа за кончик шнурка. Когда она была помладше, это была ее мания, которая со временем прошла. И вот теперь опять: сидит растрепанная, болтает кроссовкой и ждет.

– Лионель? Прошу прощения. Здравствуй, Мейлис.

Но Мейлис вдруг в ужасе скорчилась и взвизгнула:

– Что ему надо?

Через приоткрытую дверь в приемную из кабинета выскользнул Миу и принялся обнюхивать вторую кроссовку, ту, что валялась на полу.

– Коты все новое изучают по запаху, – сказал Спаситель наобум, в кошачьей психологии он был не силен.

– Он добрый? – спросила Мейлис и тут же удивленно вскрикнула: Миу потрогал лапкой ее босую ногу.

– Он не царапается. – Здоровенный Спаситель согнулся в три погибели и погладил кота. – Слышишь? Мурлычет!

– Мы так и будем обсуждать кота? – нетерпеливо сказал Лионель.

Спаситель встал, но у него закружилась голова, и он поневоле схватился за плечо Лионеля.

– Вам нехорошо?

– Давление низковато. Простите.

Спаситель пригласил пациентов, последних за этот день, в кабинет и с облегчением опустился в кресло.

– Ну что?

– Что? – переспросил Лионель, все еще огорошенный тем, что дюжий психолог у него на глазах пошатнулся.

– Как прошла неделя? – уточнил вопрос Спаситель. Он вдруг сообразил, что ничего не ел с утра, отсюда и слабость.

– Я поселился вместе с бывшим однокурсником Крисом. Он играет в Pokemon Go и собирает футболки с символикой хард-рока. – Лионель усмехнулся – сам он уже отошел от таких занятий. – Хочешь не хочешь, переступаешь какой-то порог. Дверь за тобой захлопывается, и назад пути нет. «Вы вошли в незащищенную зону для взрослых, ваша безопасность не гарантирована», – произнес он таким тоном, будто читал надпись на экране компьютера.

– Это хорошо – быть взрослым, – убежденно сказала сидящая рядом с ним Мейлис.

– Это почему же? – спросил ее отец с сомнением.

– Потому что можешь завести кошку.

Она прильнула к отцу, он неловко обнял ее за плечи.

– А еще можешь завести дочку, – ввернул Спаситель. Он с трудом сдерживался, чтобы не читать Лионелю нравоучения. Когда же он поймет, что эта девчушка не только сама растет рядом с ним, но и ему помогает взрослеть.

– А ты права, – сказал Лионель. – Кот – это классно.

– Ага! – ликовала Мейлис.

Спасителю вспомнилась недовольная гримаса Олимпии, когда она поняла, что Лионель никогда не станет отцом ее ребенка. Мейлис добивалась, чего хотела, куда более настойчиво и хитро. Лионель попался на крючок и увлеченно перебирал имена для будущего кота: Царапыч, Китикет, Жирдяй. Мейлис встречала каждое новое имечко веселым смехом. Под занавес Лионель сказал Спасителю, что Олимпия предложила ему снова работать с ней, но внештатно, чтобы не встречаться в офисе. Олимпия – порядочный человек. Она не собиралась мстить своему веб-дизайнеру и лишать его куска хлеба.