Книга Мстительница, страница 61 – Аластер Рейнольдс

Лицо исчезло со стены.

– Конец сообщения, – сказал Паладин.

Я сидела молча, впитывая услышанное. Если принять во внимание семинедельный рейс и те дни, которые я провела в доме после возвращения, то прошло почти два месяца с тех пор, как я в последний раз общалась с Прозор. За это время она много раз приходила мне на ум, но я никак не ожидала снова получить от нее весточку.

– Она все еще была на Тревенца-Рич, когда послала это письмо, верно? Она говорила о Черном Разбивальнике, как будто он случился всего пару недель назад.

– Сообщение было записано и передано сорок три дня и восемь часов назад, – сказал Паладин. – Его утаили от тебя во время пути и после возвращения на Мазариль.

– Это же шесть недель. Шесть недель!

– Мне очень жаль, что ничего нельзя было сделать раньше.

– Паладин, я должна передать ей весточку. Ты можешь помочь с этим?

– Мог бы. Но есть одна сложность. Прости, что я подслушивал то, что меня не касается, но… – Паладин на мгновение замолчал. – Разбери меня снова.

– Почему?

– Потому что кто-то идет. В доме гость.

Доктор Морсенькс вошел и закрыл за собой дверь. Комната все еще была серой от предрассветных сумерек, и я, укрывшись наспех застеленными простынями, наблюдала за ним, до предела сощурив глаза. Я притворилась, что меня разбудили.

– Доктор… – пробормотала я. – Я еще сплю.

– Это очень хорошо, Арафура! – Он поставил сумку в ногах моей кровати, сам уселся посередине, спиной ко мне, открыл ее и стал рыться в содержимом. Почти не глядя, положил липкую ладонь на мое запястье там, где оно выглядывало из-под одеяла. – Судя по пульсу, тебе приснился весьма возбуждающий сон.

– Я была в космосе. Все переживала заново.

– Нет никакой пользы от блуждания в прошлом, Арафура. Чем скорее ты с этим смиришься, тем лучше для тебя. – Он кивком указал на фото моей сестры, и жировая складка в основании его черепа сжалась, а потом расслабилась. – И подумай о своем отце. Все это далось ему нелегко, в его нынешнем состоянии. Ты окажешь ему большую услугу, если откажешься от эгоистичной зацикленности на одной версии событий и примешь вместо нее другую, более предпочтительную.

– Если уж мы зашли так далеко, почему бы нам всем не притвориться, что Адраны вообще никогда не существовало?

– Твоя сестра умерла. Мы все с этим согласны. То, как она умерла, – всего лишь деталь. – Морсенькс достал из сумки темно-зеленый флакон. – Мы еще поглядим, правда?

– На что поглядим?

Он повернул ко мне свое лицо и улыбнулся:

– Ученые и музыканты принимают этот препарат в период интенсивного обучения. Он способствует закреплению новых воспоминаний и ускоряет усвоение материала. По ходу дела, разумеется, ненужные воспоминания ослабевают и стираются. – Доктор приготовил шприц и собрался сделать мне укол: придавил рукой мое предплечье, повернул шприц вертикально и выдавил несколько капель из кончика иглы.

Я сопротивлялась, но Морсенькс был слишком силен. Он воткнул в меня иглу, а вместе с ней и зеленый наркотик.

– Вот, – сказал он, вынимая шприц. – Все не так уж и плохо, правда?

Я лежала неподвижно. Единственным моим чувством было холодное оцепенение, как от сильного удара.

– Зачем вы это делаете?

Он посмотрел на меня с удивлением на лице:

– Делаю что, дорогая моя?

– С таким удовольствием убиваете мою сестру. – Я с усилием привстала на локте. – Я серьезно. Вы пытаетесь ее стереть, притвориться, что она была не такой, как на самом деле, и это так похоже на убийство – разница почти незначительна.

Доктор захлопнул сумку, приложил палец к губам, как будто собираясь нашептать мне какую-то тайну.

– По правде говоря, она мне никогда особенно не нравилась. Слишком себе на уме. Я считал ее дурным примером для тебя. Но опять же, наша неприязнь была взаимна.

– Так вы мстите, – проговорила я с мрачной ясностью осознания. – Она всегда считала вас отвратительным типом, а мне вы нравились – с вашими дурацкими конфетами и мелодиями, – но она была права, а я ошибалась. И теперь вы наказываете ее, заставляя исчезнуть.

Он с пыхтением поднял свою тушу с кровати, взял сумку:

– Никто не просит тебя ее забывать, дорогая. Но после ночного сна… я это гарантирую… ты проснешься, испытывая сомнения. Сперва они будут крошечными, но никуда не исчезнут. А из крошечных сомнений произрастает великая уверенность.

Он выдержал паузу, наклонился – сложившись пополам, раздулся, как шар, – и поднял с пола клочок бумаги, часть упаковки, которая была в коробке Паладина.

– С какой стороны ни взглянешь, дела идут ужасно, – сказал отец, откладывая газету в сторону. – Нам, конечно, досталось. Но по сравнению с некоторыми, мы отделались очень легко. Люди издавна говорят: нет таких экономических потрясений, которые были бы одинаково плохи для всех. – Он пожал плечами. – Думаю, нам должно было когда-нибудь повезти. Я не стану жаловаться на Черный Разбивальник – в особенности после того, как мы удостоились такого счастливого поворота. Ты действительно чувствуешь себя сильнее, Фура? Как я рад, что ты наконец-то присоединилась ко мне за ужином.

– Мне действительно намного лучше, – сказала я. – И это все благодаря доктору Морсеньксу.

– Рад это слышать. Твоя бедная сестра никогда не питала к нему особой любви.

Я потерла кожу вокруг браслета:

– Я лишь знаю, что нахожусь в очень хороших руках. Это странно.

Он поднес стакан к губам:

– В смысле?

– Ты когда-нибудь ощущал, проснувшись ото сна, что не можешь в точности сказать, был ли он на самом деле сном? И даже не понимаешь, проснулся ли по-настоящему? – Я покачала головой, изо всех сил изображая смущение. – Вот какими теперь начинают казаться все вещи, что произошли в космосе. Если бы ты не сказал мне, что они и впрямь случились, я бы начала в этом сомневаться! – Потом я склонила голову набок. – Они же случились, верно?

– Ну разумеется. Но если тебе больно о них размышлять, я не буду заставлять тебя снова погружаться в эти воспоминания.

Он повернул стакан так и этак, разглядывая жидкость под разными углами наклона к стенкам. Я десять тысяч раз видела, как он это делает, пока мы росли в этом доме, и ни разу не подумала о той силе, которая удерживала жидкость в стакане, не давая ей уплыть. Интересно, а отец когда-нибудь думал о поглотителе, который сидел в сердце Мазариля и тянул все к себе, как ревнивый паук?

– Полагаю, единственное, что имеет значение, – это то, что мы бережно храним память о ней, – сказала я. Затем, сменив тон, добавила: – Это та самая газета, в которой напечатали некролог, отец?

Его лицо напряглось.