Книга Пища дикарей, страница 4 – Владимир Шкаликов

— По чём же это видно?

— А хотя бы по тому, что руки на себя не наложил. Мог ведь этими же лекарствами. Но ты к медведю пошёл!

— Если так, то конечно. Для самоубийства нужна сильная воля. Но чтобы от него отказаться, нужна ещё сильнее. А у меня её.

— У тебя она есть! — Сказала важно и веско, как наш майор.

— Все врачи любят так говорить. О чужой воле можно что угодно. Один тот хирург сказал правду.

Я тут же пожалел, что его вспомнил. Она вцепилась.

— Какой-нибудь армейский костолом? — Рванула с меня одеяло. — Ты как эти раны получил?

Видно было, что давно разглядела, ждала случая спросить.

— Трактором меня переехало. Рысь покусала в детстве. Теперь вот мишка.

— Только про мишку не врёшь. Не было ни трактора, ни рыси. Признавайся, что у тебя повреждено внутри?

Конечно, догадалась, что ранения пулевые. Я соврал снова:

— На охоте, случайно. Жаканом. Знаешь такую пулю?

Она покачала головой.

— Из двух стволов, случайно, в разные бока? Опять врёшь. Ведь в армии, так?

И пошла к печке за бульоном.

Я на этот вопрос отвечать не стал. Она тоже молчала. И что-то появилось на лице. След какого-то ужаса, который она старается не показать. Она стала смотреть мимо, опускала глаза, а я видел в них что-то странное. В ней завелась мучительная мысль, а мысль родила тоску. Во всём лице я видел какую-то догадку. И досаду. Будто жалела о чём-то сказанном.

Она увидела, что наблюдаю, и заговорила, чтобы отвлечь:

— Там, на снимке, у самолёта — твой дед?

— Дед. Погиб в сорок четвёртом.

— А казак — твой прадед?

— Да. Из терских мы.

— Из Чечни?

— Ну да. Станица Грозная. Теперь — столица Ичкерии. Она посмотрела в упор. Зрачки — во весь глаз.

— А почему уехали в Сибирь?

— Не знаю. Прадед, говорят, свободу любил.

— А ты где служил? Почему нашивки спорол с бушлата?

— А почему ты решила, что я служил? И почему думаешь, что это моя куртка?

— А ты, что же, не служил, такой здоровенный?

— Так я внутри-то не здоровенный…

Она поняла, что дальше спрашивать не стоит. Стала кормить и рассказывать очередную сказку.

— Вот ты из терских казаков. А они должны быть такими же храбрыми, как чеченцы. Ведь тоже едят чуреки из кукурузной муки.

— Ну и что?

— Ва, как «ну и что»? Положи в огонь зерно пшеницы и зерно кукурузы. Пшеничное зашипит, а кукурузное взорвётся — баххх!

Так забавно изобразила горца, что я спросил:

— Ты сама, часом, не оттуда? Чеченка ли, чо ли?

Она засмеялась сибирскому говору и ответила:

— Я украинка. Могу паспорт показать. Мария Ди-мовна Карасик.

— Дмитриевна?

— Отца Димой звали. Дед его так назвал в память о фронтовом друге. Именно вот чтобы Дима. И отчество получается — Димовна.

Мне казалось, что она немного привирает. Впрочем, это больше походило не на ложь, а на шутку. Я сказал:

— Покажи паспорт.

Она показала. Точно, Димовна. Выдан в Краснодаре. Там же прописана и выписана. Украинка. Не замужем. Я листал паспорт, а она улыбалась понимающе.

— Ну, всё обо мне узнал, что хотел?

И положила руку мне на грудь.

* * *

Я его почти не обманула. Дима — настоящее чеченское имя. Но и дедова фронтового друга, русского, тоже так звали. И прописка краснодарская — самая настоящая. Только оформлена не по закону. В любой паспортно-визовой службе работают обыкновенные люди, нужно только знать, сколько заплатить. Я, впрочем, не знаю. Этот паспорт на имя украинки Марии Карасик покупала не я.

В Чечне уже вовсю шли бои, а я училась на пятом курсе лечфака. Приехал средний брат, сообщил, что наш отец Дима и старший брат Руслан погибли в горах. Вручил мне этот новый паспорт и увёз меня домой. Сказал, что надо помочь отомстить за отца и брата, а доучиться можно потом, при моих-то способностях. Возражать бесполезно — закон гор. Тем более, что помощь — по специальности. Надо было обеспечить медицинское обслуживание прорыва в Грузию. Самой туда ехать не обязательно. Проводить до границы — и назад.

Это была неправда. Это был грубый обман. Асланчик всегда был нечист на язык. В другое время я бы ему не поверила, но разговор-то шёл о гибели отца и брата, дело святое, в детали вдаваться неприлично. Впрочем, он ещё и подстраховался. Положил на стол мой новый паспорт и сказал: «Давай сравним со старым». Я выложила свой чеченский, и он тут же, не сравнивая, забрал оба себе. И сказал: «Поехали. На грузинской границе оба получишь. И тысячу долларов».

Прорыв был ужасный. Регулярная армия его ждала и приготовилась. Какой-то офицер получил от наших хорошие деньги за предательство, но обманул: показал дорогу прямо на минное поле. У меня там было много работы. Но отряд прорвался, хоть и оставил на поле две сотни трупов. Было начало марта, снег почти весь растаял, но в ущелье кое-где ещё лежал. И ночи были холодные. Погода всё время стояла облачная, с сильным ветром. Такую выбрали специально, чтобы армия не могла применить вертолёты. По ущелью шли хорошо. Потом разведка напоролась на заслон. Наши думали, что там обычные погранцы — до границы было уже недалеко. Но потом выяснилось, что это рота десантников. Их командир по радио отклонил наше предложение пропустить отряд и открытым текстом вызвал подкрепление. Ждать было некогда, обходить — некуда, пошли в лобовую. Аслан вручил мне снайперскую винтовку и сказал: «Ты всегда стреляла лучше всех. Полечи гяуров разрывными. Это будет и за отца, и за Руслана». И отдал мне оба моих паспорта и деньги. Я поняла, что этот бой — последний.

Десантники дрались храбро и умело. Наши заваливали их своими телами. Все понимали, что вертолёты прилетят при малейшей возможности, тогда нам конец. Даже без вертолётов нам было горячо: русский командир неплохо корректировал огонь своей артиллерии. Приходилось непрерывно перемещаться, а в горах это утомительно, особенно с грузом на спине и в руках.

В начале похода я ещё была студенткой, врачом, помнила о друзьях и о Гиппократе. Но когда получила винтовку, волчья кровь застучала: «Выжить!» И я стреляла метко. Когда-то кто-то умный сказал, что первый убитый тобою человек — это страшное потрясение на всю жизнь. Если бы я его встретила, я бы спросила: «А сам ты убивал?» В бою нет потрясений. В бою живёшь, пока успеваешь, потрясаться некогда.

Но и в нас стреляли метко. Один ствол попадал особенно хорошо и всё время перемещался. Он бил только одиночными и не мазал ни разу. Явно снайпер. Я всё время пыталась его достать, но он работал профессионально. И он в меня стрелял, но я не зря каждое лето проводила в горных лагерях вместе с братьями и отцом.