Книга Высшая каста, страница 99 – Иван Миронов

Приемная главврача находилась на одном этаже с кабинетом Швачкина. В тесном тамбуре сидела смазливая секретарша с разморенным взглядом и унитазного цвета зубами. Увидев Мозгалевского, она тут же сняла трубку и доложилась шефу.

– Следственно-арестованный пусть заходит, а остальные ждут в коридоре, – отчеканила секретарша, пропуская Мозгалевского в начальственный кабинет.

– Владимир Романович, добрый день, – из глубины огромной пустой залы поднялся маленький человечек в белом халате. – Проходите. Пожалуйста, присаживайтесь. Может быть, чай, кофе или коньячку в виде небольшого исключения?

– А ваш зам утверждал, что для нас алкоголь строго под запретом, – скептически заметил Мозгалевский.

– Николай Николаевич – ревностный блюститель правил. Но правила на то и правила, чтобы их иногда нарушать. К тому же, между нами говоря, Швачкин алкоголик, подшиваем его регулярно, не помогает – срыв за срывом. Вот он и боится даже на стакан смотреть. Сластолюбивая ленивая тварь наш Николай Николаевич. Видите, насколько я с вами откровенен, – хозяин кабинета плотоядными глазками ощупывал Мозгалевского.

– Можно вопрос? – Владимир хотел протянуть руку психиатру, но передумал и присел на ближайший стул.

– Конечно. Любой. Вам можно все. И, честно говоря, мне приятно с вами пообщаться как с человеком неординарным и вполне вменяемым, – то ли искренне, то ли с издевкой произнес главврач.

– Какое-то время я находился в одной камере…

– Палате, мой дорогой, палате, – по-отечески улыбнулся доктор.

– Пусть будет в палате. В палате с Петром Круком.

– О, вам больше не стоит об этом волноваться, – сладкоречиво взвился профессор. – Обещаю, что вы его никогда не увидите. Это оплошность персонала, который, не согласовав со мной, поместил вас вместе с человеком, представлявшим угрозу и для окружающих, и для себя. Хорошо, что вовремя спохватились и мы его забрали.

– Наоборот, я хотел бы просить оставить нас вместе, – робко возразил Мозгалевский. – Хороший, интеллигентный человек.

– Владимир Романович, сразу видно, что вы очень доверчивый и, простите, в людях разбираетесь так себе. Плохой человек предсказуем в расчете и жадности, а хороший, следуя сочиненным им самим праведным установкам, меняющимся от заблуждения к заблуждению, таит в себе зверя, способного в любой момент перегрызть вам глотку. Кстати, в аду много хороших людей, – профессор ласково подмигнул Мозгалевскому.

– И все-таки я бы очень хотел.

– Боюсь, это невозможно. Во время беседы с психологом Крук схватил со стола ножницы и бросился на женщину. Когда она вырвалась и начала кричать, он воткнул себе ножницы в сонную артерию. Смерть наступила мгновенно. Спасти его не удалось. Реактивный психоз. Такое бывает. Если бы приступ случился в камере, вряд ли бы наша встреча состоялась. Владимир Романович, не стоит принимать все близко к сердцу. То, что уже случилось, никто изменить не в силах, а то, что должно случиться, предотвратить невозможно. Зачем же тогда переживать.

– И что дальше? – в оцепенении выдавил Мозгалевский.

– У вас диссоциативное расстройство личности, что типично для острой шизофрении. Оно может проявляться в силу наследственности, глубокого стресса, вследствие злоупотребления психоактивными веществами или же неконтролируемых опытов с подсознанием. В последнем случае это защитная реакция психики. Расщепляясь на несколько личностей, сознание дробит на части травму, с которой одна личность не смогла бы справиться. Поэтому, как видите, мы объективно предпринимаем все меры, чтобы вы остались у нас, а не закончили свой век среди чудовищ острова Огненный.

– Честно говоря, мне уже все равно, – равнодушно изрек Мозгалевский.

– Ваше безразличие к своей судьбе всего лишь результат правильно назначенной терапии. Я бы увеличил дозу препаратов, чтобы вы и дальше оставались совершенно спокойны.

– Я бы просил вас этого не делать, а разрешить мне пообщаться со священником. – Мозгалевский смог наконец оторвать глаза от сплетенных рук, взглянуть на профессора, пытаясь разобрать его черты.

Тот был небольшого росточка, в годах. Дряблая старческая физиономия контрастировала с цепким пронзительным взглядом, источающим неисчерпаемую энергию и юношеский блеск. Седые короткостриженые волосы на смуглой расплывающейся оспинными паутинками коже добавляли профессору мраморного благородства. Он двигался мягко, почти воздушно, и даже его требовательная речь окутывала собеседника обаянием и властным отцовским беспрекословием.

– Священника? – удивленно переспросил профессор, словно споткнувшись.

– Да, – горячо откликнулся Мозгалевский. – Я бы хотел исповедаться и причаститься.

– Знаете, а ведь это прелюбопытно. Прелюбопытнейше, дорогой Владимир Романович! Для нашего заведения подобное пожелание – большая редкость. Бог есть раскаянье, а раскаянье – условная оценка содеянного. Наши пациенты не способны оценивать свои действия, иначе они все бы гнили в тюрьме, а не давили больничные койки на усиленном пайке. Но вы понимаете, что подобными просьбами губите себя?

– Это вы так считаете, – получилось резче, чем хотел сказать Мозгалевский, но поправляться он не захотел. – Это мой осознанный выбор.

– Тогда позвольте полюбопытствовать, в чьих грехах вы собираетесь каяться – Владимира Романовича или Лаврентия Павловича, а может, того и другого?

Мозгалевский вздрогнул, оторопело уставился на профессора.

– Я вынужден отказать, – ровным голосом продолжил профессор. – Ибо твоя вера всего лишь лицемерие и прогрессирующая болезнь. Как ты можешь верить в Бога, совершив перед ним самые великие грехи. Дорогой друг, верующие не убивают женщин под наркотиками. Ты возжелал всесилия через деньги и знание, восхотел уподобиться Богу. Ты был непреклонен, но абсолютно слаб.

– Я узнал тебя! – охваченный дрожью, зашептал Мозгалевский. – Я видел тебя во сне, в Збарском.

– Я же говорил, что мы обязательно встретимся, – змеиная улыбка замерла на физиономии профессора.

– Ты – черт! Я понял, я все понял, – в припадке давился смехом Мозгалевский. – Дьявол! Дьявол! – он стал суетно креститься.

– Дорогой мой, если вы когда-нибудь найдете дьявола, значит, вы не того искали, – омерзительно облизнулся профессор, изображая высшее удовольствие. – Но что есть черт с точки зрения метафизики? Всего лишь черта, где заканчивается организм и начинается душа. Бороться с дьяволом – бороться с человеческой природой, бороться с самим собой. Ради чего? Ради какой-то души, о которой так много говорят, но которую никто не видел?

– Я знаю, что… – попытался возразить Мозгалевский, но тут же был одернут.

– Теперь ты знаешь все, но при этом не в силах ничего понять, ибо твоя воля скована страхом смерти. Все, что ты познал, бессмысленно, если ты не убил в себе страх. А пока в самом тупом дегенерате больше силы мира, чем в тебе.