Онлайн книга «Феликс и Незримый источник и другие истории»
|
– Где он живет? – В Сенегале. – Н-да, не ближний свет… Ну, все равно: сообщи ему. И попроси приехать. – ОК. Она призадумалась, потом набрала побольше воздуха в грудь и скомандовала: – Разбейся в лепешку! – Что? – Я говорю: разбейся в лепешку, но сделай так, чтоб он добрался сюда. Припугни его. Напиши, что твоя мать находится в ужасном состоянии! – Но она и вправду в ужасном состоянии! Мадам Симона сощурилась и пристально взглянула на меня: – А ты совсем не дурак, как я посмотрю. – Вы иногда обращаетесь со мной как с двенадцатилетним ребенком. Мне и вправду двенадцать, но я уже не ребенок, запомните это. – Уже запомнила. Я и сама в двенадцать лет твердо знала, чего хочу. – Вот как! – Да! И хотела я только одного – носить юбочку из красной шотландки. Вот так-то. Что тут скажешь… В твоем возрасте человек уже соображает как взрослый. Вернувшись домой, я написал длинное письмо дядюшке Бамбе, которого Мама всегда хвалила за мужество. Списывая на конверт адрес со старых посланий дядюшки – «33, улица ИФ-26, Оранжевая вилла с бугенвиллеями, напротив торговца хлопковыми тканями, Дакар, Сенегал», я боролся с ощущением, что бросаю в безбрежный океан письмо в бутылке, которой никогда не суждено доплыть до порта. Однако, к великому моему изумлению, через шесть дней дядюшка Бамба позвонил. Веселым голосом, никак не соответствовавшим ситуации, он поприветствовал меня, завел разговор, то и дело разражаясь смехом, и наконец протрубил, что все это очень кстати, он как раз собирался в Париж по делам: «Бизнес, бизнес!» И вот неделю спустя я познакомился с дядюшкой Бамбой. Когда он появился в кафе «На работе» – стройный, шикарный, в темно-синем клетчатом костюме, при галстуке, в перчатках и соломенной шляпе борсалино, я даже не сразу понял, кто это, решив, что к нам пожаловал клиент, работающий в каких-нибудь продвинутых массмедиа. Увидев Маму, он воскликнул: «Фату!» – и раскрыл ей объятия. Мама посмотрела на него как на пустое место. – Фату, дорогая моя! Но она отвернулась и продолжила уборку. – Фату, это же я, Бамба! Его лицо прорезала широчайшая белоснежная улыбка, он никак не мог понять причину такого холодного приема. Подойдя к Маме, он отвесил ей шутливый поклон и попытался привлечь ее внимание. Но, на его беду, в этот момент она была занята подсчетом арахиса в блюдцах, иными словами, все остальное для нее не существовало. Дядюшка круто повернулся ко мне: – Феликс? – Да, дядя. Он с восторгом подкинул меня вверх и крепко обнял. Не привыкший к ласкам со стороны мужчин, я с удивлением обнаружил, что его теплое тело благоухает ванилью. – Не думал я, что она больна до такой степени, – шепнул он, опустив меня на пол. – Да, вот так… – Но я вижу, она все-таки работает? – Ей помогает мадам Симона, иначе была бы полная катастрофа. И верно: вот уже неделя, как мадам Симона, потрясенная превращением Мамы в сомнамбулу, перестала разгуливать в поисках клиентов в Булонском лесу; теперь она сидела в кафе, принимала заказы, подавала напитки, получала плату и развлекала посетителей беседой, пока Мама бесстрастно смахивала пыль, протирала мебель, мыла пол и даже тротуар перед заведением. Дядюшка Бамба внимательно посмотрел на мадам Симону, снял шляпу, поклонился и поцеловал ей руку. – Спасибо вам, дорогая мадам Симона! Большое спасибо от нашей семьи! Потрясенная такой галантностью, мадам Симона пробормотала: – О, не стоит, не стоит, это вполне естественно. – Нет, стоит! Это говорит о вашем добром сердце. Вы – королева во всем, вы обладаете свойством соединять красоту ума с красотой тела и дарите ее всем нам. И мы ответим вам за это вечной благодарностью, мадам Симона! Не правда ли, Феликс? Мадам Симона, которую, вообще-то, трудно было смутить, на сей раз совсем опешила. А дядюшка Бамба обратился ко мне: – Куда мне поставить свой багаж? И он указал на четыре огромных чемодана, сваленных на тротуаре. Заметив мое изумление, он объяснил: – Да-да, пришлось мне ехать налегке. С каждым годом я стараюсь брать с собой все меньше и меньше вещей. – Но у нас очень тесно. – Не беспокойся, Феликс, мы сейчас все устроим. И верно: не прошло и часа, как он разложил свою одежду, головные уборы и обувь в моей комнатке, а чемоданы отнес в подвал. Затем указал на диванчик в гостиной, объявил, что будет спать на нем (да и где же еще было ему ночевать, разве что на циновке), и переоделся в костюм канареечного цвета, продолжая громко радоваться, что ему предстоит здесь жить. В конце дня, пока Мама в энный раз драила туалет с помощью жавелевой воды, я познакомил его с завсегдатаями кафе. Они описали ему Мамино состояние, объяснили причину ее депрессии. Каждый из них рискнул прокомментировать эту историю: – Общество множит и множит законы, чтобы политики могли убеждать простых граждан, как они заботятся о народе. В результате они ограничивают наши свободы и создают безвыходные ситуации – например, такую, в какую попала наша бедняжка Фату. Ужасная ситуация… ужасная… – Кафкианская, – пискнул Робер Ларусс, уже добравшийся до буквы «К». – Вот именно что кафеанская! – подхватил господин Софронидес, непременно желавший оставить за собой последнее слово. Дядюшка Бамба всех выслушал, всех очаровал, рассыпался в любезностях перед мадемуазель Тран, господином Софронидесом и Робером Ларуссом, но главным образом уделял внимание мадам Симоне: не спуская с нее сияющих, как бриллианты, глаз, он расточал ей похвалы, целовал руки и всячески выражал свое восхищение ее достоинствами. Эти бурные комплименты смущали мадам Симону: дядюшка Бамба явно не замечал ее двойной сущности и флиртовал с ней как с женщиной. Вечером, когда все уже расходились, Бамба подошел к ней и спросил со своей лучезарной улыбкой: – Мадам Симона, а как поживает месье Симон? Та изумленно воззрилась на него: – Месье Симон? Она решила, что этим издевательским вопросом он дает ей понять, что разгадал ее тайну, и грозно нахмурилась. А дядюшка Бамба продолжал ворковать: – Ну да, месье Симон, господин, которому выпало счастье разделять свои дни… и свои ночи… с вами, мадам. Ах, если бы вы знали, как я завидую ему, как завидую! Вот счастливец! Успокоенная мадам Симона залилась багровым румянцем, потупилась, не смея взглянуть на нас, и пробормотала: |