Книга Почти счастливые женщины, страница 95 – Мария Метлицкая

Они поселились на Юго-Западе. Возвращаться в Минаевский Аля не хотела. Не могла. Не представляла, как зайдет в квартиру, увидит бабушкины вещи, ее комнату, кровать, тумбочку, халат, расческу, крем для рук, ее духи.

Нет, невозможно.

Она взяла себя в руки – ради ребенка. Ради Максима. Ради себя. «Надо жить, – твердила она, как мантру. – Я обязана жить. Я не имею права. Теперь я не одна».

Три недели больничного, две – строгого постельного режима. Успокоительные, спазмолитики, лекарства, снимающие тонус матки.

Все как-то немного успокаивалось, боли почти ушли, сердце болеть перестало. Прошла тошнота.

Только с того дня Аля перестала есть. Совсем. Не могла проглотить ни кусочка. С адским, нечеловеческим терпением Максим старался впихнуть в нее то кусочек яблока, то дольку апельсина, то ложку рыночного творога.

Алла передавала блинчики, сырники, домашние пельмени, куриный бульон.

– Ложку, – уговаривал ее Максим. – Всего одну ложка – и я от тебя отстану, клянусь! Не ради себя – ради ребенка! Ты должна, ты обязана, ты – будущая мать! Ты хочешь, чтобы он умер от голода?

Аля плакала, но с отвращением глотала. Никогда она так не ненавидела ничего, как эту проклятую еду.

Максим умолял ее бросить работу:

– Выпускной класс, ты сумасшедшая, ты не потянешь. А если выкидыш?

Аля понимала, что ей надо, необходимо выйти на работу, это и только это ее спасет.

Вышла. В коридоре тут же попалась Виктория, как караулила:

– Мои соболезнования!

Аля кивнула:

– Спасибо…

– Как самочувствие? – вежливо осведомилась та. – Ну, вижу, вы пришли в себя. Алевтина Александровна, все очень сложно. Ваши коллеги, конечно, вас заменяли. Но время сложное, предэкзаменационное, у всех свои классы и свои дела. В общем, включайтесь по полной! Оттягивать нечего. Я понимаю, что будет непросто. Если что – обращайтесь! – И пошла прочь по коридору – высокая, стройная, длинноногая, яркая, красивая. Модная.

Стерва.

Аля и пошла в класс. По дороге поняла, что забыла взять из учительской журнал. У двери класса с этим самым журналом стояла верная Майка.

– Умница, – улыбнулась Аля. – Спасибо! Если бы ты знала… – Она запнулась, ученикам такое не говорят. – Если бы ты знала, как мне неохота их видеть!

– Я знаю, – улыбнулась Майка.

И Аля улыбнулась ей в ответ – впервые за много дней.

Майкина судьба была не из простых. Мать – светленькая, белокожая, хорошенькая, мечта любого мужчины, а уж восточного точно – родила ее от студента-кубинца, спортсмена и красавца. Кубинец влюбился, обещал жениться. Девушка верила. Впрочем, обманывать ее он не хотел.

Мать Майки жила со своей матерью в комнате на Малой Дмитровской. Мать ее, Ефросинья, была женщиной доброй, работящей, тянула всех на себе. Но кубинца не приняла – нелюдь, черный, нехристь. Привести его в дом не разрешала.

Кубинец не обманул – когда будущая Майкина мать забеременела, они расписались.

Жить было негде. В семейном общежитии не было мест, в общежитии для иностранцев – тем более. Слонялись по знакомым и друзьям – то эти приютят, то те. Перебивались. Трудно было и голодно, но не унывали – любовь! Потом родилась Майка, и Ефросинья смягчилась. Пустила молодую семью. Но отношения к негру не скрывала – какое! Еще больше подчеркивала свою неприязнь, хотя ребенка обожала.

Между тем молодому отцу предстояло вернуться на родину.

Что там и как – Майка не знала, но почему-то кубинец уехал один, пообещав, что максимум через два месяца семью свою заберет. И, как водится, пропал. На письма не отвечал: был человек – и нет. Майкина мать погоревала, поплакала – и нашла себе нового мужа. Нашла и сбежала, оставив дочь с бабкой.

Бабка – темная, необразованная, забитая и несчастная – и растила девочку. Майка ее любила – да и больше любить было некого.

Мать писала письма и иногда присылала небольшие деньги.

Спустя какое-то время выяснилось, что мать села, кажется, за грабеж. Подробностей Майка не знала. Ефросинья дочь прокляла.

Теперь уже мать писала письма не своей матери, а дочери. Просила прощения, умоляла помочь. Помочь? Да на что, господи? Какая там помощь, когда сами с воды на хлеб? Бабкина пенсия и подработка уборщицей в клубе по вечерам. Вот и все деньги.

Но Майка что-то выкраивала – то на школьных завтраках сэкономит, то на мороженом, то на кино. Копила. А потом покупала матери «Приму», краснодарский чай, карамельки и вафли. И отсылала на зону.

Мать освободилась, но в Москву не вернулась – да и куда? К матери? Совсем загнобит. Дочка? Да что ей дочка – чужие люди. Да и виновата она перед ней.

Словом, написала перед выходом прощальное письмо, попросила прощения и сказала спасибо за все, что Майка для нее сделала.

Бабка, не знавшая про переписку и Майкины передачки, это письмо обнаружила и избила девочку прыгалками. Сильно избила. На правой щеке навсегда остался шрам. Но Майка была так хороша, что и это ее не испортило.

В девятом классе Майка уже работала – разносила телеграммы, мыла в аптеке полы, помогала старушке соседке и та ей что-то платила.

А Ефросинья слегла. Три года девочка за ней ходила. Три года выносила горшки. Красавица Майка, золотое сердце, прозрачная душа! Не озлобилась, не зачерствела.

Аля всегда ей старалась помочь – отдавала хорошие вещи, дарила какие-то мелочи, покупала билеты в театры, давала читать хорошие книги. Но это все мимо – образовываться Майка не желала. Да и способностей не было, если по правде. Алю же она обожала страстно – восхищалась ею и всегда старалась помочь.

Аля переживала из-за Майкиного будущего – куда сейчас без профессии? Но Майка морочила голову – то соглашалась на Алины предложения, то снова отлынивала.

А как-то выдала:

– Вы не переживайте, Алевтинсанна! Я замуж выйду удачно, за богатого! А что, не верите? Вы же сами говорите, я красотка!

Одним словом, душа за девочку болела.

Потихоньку Аля влилась в работу. И оказалась права – работа действительно спасла, отвлекла.

Двадцатого мая они расписались. Никакой свадьбы, конечно же, не было. Расписались без свидетелей: букет цветов, полглотка сладкого шампанского – и домой.

Аля крутила на пальце новенькое, блестящее обручальное кольцо: тоненькое, изящное – и улыбалась.

В конце мая прошел последний звонок, и начались экзамены. В окно влетал тополиный пух и клубками кружил по углам и по полу, цеплялся за ресницы, застревал в волосах. На школьных клумбах раскрылись тюльпаны. Зацвела сирень, и запах ее вливался в раскрытые окна.

Ребята писали сочинения, решали примеры, тянули билеты.