Книга ВИЧ-положительная, страница 19 – Кэмрин Гарретт

— Вау! — вырывается у меня в пустой комнате. Мой голос звучит с придыханием, как у порнозвезды, а глаза выпучены, как у мультяшного героя.

Рукой совсем не так, это уж точно, так что я тут же кончаю, заглушая стоны подушкой.

— Охренеть, — невнятно бормочу я. — Слава богу за «Сундук наслаждений».

После душа я все еще порхаю как бабочка. Потом спускаюсь вниз. Уже типа два месяца, как Лидия с Клавдией приходят к нам на ужин. Готовит чаще отец, что смешно, потому что он обычно или дежурит, или работает допоздна. Сегодня он жарит странных маленьких курочек, таких милых и бесповоротно мертвых.

— Они с розмариновой корочкой, — говорит он, когда я намекаю на их не слишком аппетитный вид. — Так что будет вкусно.

— О-о-о. — Я заглядываю ему через плечо. — Какой ты молодец!

Раздается звонок в дверь. Я иду открывать, но папа меня опережает. Мы расстались всего пару часов назад, однако мои подруги уже в полной готовности: у Клавдии в руках букет цветов, за ним прячется Лидия. Родители и так рады, что у меня есть друзья, поэтому девчонкам даже не нужно ничего с собой приносить, но они все равно приносят. Хоть я и единственный ребенок в семье, я как будто с ними соревнуюсь, кто у предков любимей.

Вообще, неправильно так говорить. Мой сводный брат по-прежнему живет с родней в Нью-Йорке, а мы переехали сюда в мои лет пять или шесть. Мне нельзя так его называть, но он именно сводный брат и есть. Ни со мной, ни с отцом он почти не общается, а когда мы навещаем его на летних каникулах, он откровенно скучает.

— Надеюсь, мы не слишком поздно, — говорит Лидия, свирепо поглядывая на Клавдию. — Тут кое-кто не умеет водить.

— Лидия просто хейтер. — Уголки губ Клавдии так и ползут вверх. — А мы вот цветы принесли.

— Это от моей мамы. — Лидия заходит внутрь. — Она вас благодарит за все приглашения.

— Как это мило. — Папа смотрит на цветы и улыбается. — Передай ей от меня спасибо.

Я прислоняюсь к Клавдии. Вроде дела у нас идут на поправку после того разговора.

— Эй. — Она подталкивает меня локтем. — Ты нам так и не сказала, было ли что-нибудь интересное сегодня на репетиции или нет.

На моих губах невольно расцветает улыбка.

— Симона расскажет нам всем за столом, — говорит отец. — Я что, зря столько цыплят наготовил? Девчонки, привет.

Они машут в ответ. Я фыркаю, пряча лицо на плече у Клавдии. Я уж точно не собираюсь рассказывать про Майлза перед родителями. Отец будто догадался еще до того, как Клавдия спросила. Клянусь, у родителей какое-то чутье на парней.

Клавдия снова пихает меня локтем, пока мы идем к столу.

— У тебя отличные предки, — шепчет она. — Не знаю, чего ты жалуешься.

Я сдерживаю вздох. Нечестно, когда она так делает.

— Я не жалуюсь, — бурчу я. — Я вообще ничего не говорила.

Она пожимает плечами:

— Могло быть гораздо хуже. Например, ты бы жила в моей семье.

С родителями у нее — полный мрак, и стало особенно сурово с тех пор, как они узнали, что Клавдия — асексуальная лесбиянка. Отец ее даже в психушку отправлял, я не гоню. Хорошо, что я не хожу к ним домой, а то бы я его ударила.

Мы садимся за стол, и папа поворачивается ко мне:

— Симона, как сегодня прошла репетиция?

Я лихорадочно перебираю в уме варианты. Нужно рассказать о чем-нибудь, не связанном с Майлзом: о песне, которую мы репетировали, о новых декорациях, да о чем угодно, но я могу думать лишь об одном — как мы с Майлзом болтали руками взад и вперед, будто были одни на сцене.

Боже, надеюсь, я не краснею. Я тыкаю вилкой в курицу — точнее, цыпленка — на блюде. Наверно, можно ляпнуть что-нибудь смешное.

— Я лучше расскажу, что было в школе в пятницу. Это веселая история. На психологии, значит, нам нужно было чем-то поделиться. Не знаю, почему я до сих пор это делаю, все вокруг такие идиоты. — Я пытаюсь переложить кусок к себе на тарелку. — Один парень все спрашивал и спрашивал, как я называю родителей, раз у меня два папы. А я его игнорила, потому что это и так понятно.

— Ну, Мони, вообще-то не факт, — говорит отец, разрезая своего цыпленка. — Легко представить, что для кого-то это не так очевидно…

— В ее защиту, — вступается за меня Лидия. — Мне кажется, он гомофобничал.

— Ладно. — Отец поджимает губы. — Принимается.

Клавдия хихикает.

— Так вот, — продолжаю я. — В итоге я ему сказала: «Я называю родителей Эбеновое дерево и Слоновая кость» ^[2]. А он меня обвинил в расизме.

Папа прыскает со смеху, чуть не расплескав воду из кружки. Смотрит на отца:

— И как это мы сами до этого не додумались?

— Надо было видеть его лицо! — говорит Лидия. — Клавдия, жаль, ты пропустила.

— Стопудово, — подмигивает мне Клавдия. — Но уверена, что сегодня на репетиции было еще лучше.

Боже, вот она засранка. В первый раз за долгое время у меня наконец-то получилось думать о чем-то, кроме Майлза. Отец с папой обычно сразу все замечают, поэтому я хватаю стакан и пью воду, чтобы скрыть свою реакцию. Мне не нужна еще одна лекция о воздержании. Их нравоучений мне хватит на всю оставшуюся жизнь.

— Ах да. — Отец переводит на меня взгляд. — Так что сегодня было на репетиции?

— Доктор Гарсия, а вы в курсе, Симона сказала, что хочет пятерых детей! — встревает Лидия, меняя тему. Господи, спасибо тебе за нее. — Это просто смешно.

— Пять? — усмехается отец. — Не знал.

— Дети — это волшебство и милота, — возражаю я. — Раз у меня не было ни братьев, ни сестер, почему бы не завести сразу ораву?

— Это так не работает, — говорит Клавдия. — Серьезно, Симона. Люди не поэтому заводят детей.

Я не обращаю на нее внимания:

— Чернокожих младенцев почти никогда не берут в приемные семьи, так что я буду как старая кошатница, только с малышами.

Мой мобильник начинает вибрировать. Мне не нужно смотреть на экран — я и так знаю, кто это. Ответить на сообщение Майлза прямо за ужином — решение так себе.

С другой стороны, не ответить будет невежливо.

— Милые черные малыши вырастают и становятся ворчливыми черными подростками, — замечает папа. — Поверь, мы-то знаем.

— Ну и пусть, — говорю я. — Я их тогда просто сдам в школу-пансион, как только им стукнет четыре.

Мобильный снова вибрирует, и я неловко ежусь. Папа изгибает бровь. Так-то я не общаюсь ни с кем, кроме Лидии и Клавдии, и они обе сейчас здесь. Я прямо слышу, как у него в голове скрипят шестеренки.