Книга Рузвельт, страница 88 – Дилан Лост

— Чертовски сильно! И до сих пор люблю! Поэтому я молчал. В какой-то момент это все потеряло для меня смысл. Отец, вся застройка Истерн-Маркет и банкротство. Я влюбился в тебя, и наконец смог дышать полной грудью. План исчез. А я был просто счастлив. Впервые после того, как Анна…

Он не договорил. Машина Адама остановилась у обочины, и он опустил окно с водительского места.

— Карета подана.

Артур в один шаг оказался рядом со мной и положил руки мне на плечи.

— Я не могу сказать тебе остаться. Но могу попросить уехать со мной, а не с ним. Мне нужно все тебе объяснить, Тэдди. Ты должна знать.

— Лучше пусть будет так.

— Нет.

— Жизнь — это не сказка. — грустно улыбнулась я. — Но раньше я думала, что это из-за того, что я никудышная принцесса, но, оказывается, и из тебя принц тоже не очень. Благодаря стараниям твоего отца все единороги в моем мире умерли. Мне нужно время, чтобы разобраться. Потому что я не знаю, что делать дальше.

— Давай резче, Тэдди, или мне тут вечность торчать? — нетерпеливо пробасил со своего места Адам.

— Иду.

Под траурный взгляд Артура я обошла машину и забралась внутрь. Прежде чем мы со скрипом шин тронулись с места, парень подбежал к моему окну.

— Я люблю тебя, Тэдди. Это все было правдой. Я не оставлю все вот так. Я буду бороться за тебя. Знаешь, почему?

— Почему? — проговорила я одними губами, даже не смотря в его сторону.

— Потому что Картеры не сдаются.

Адаму все же надоело быть свидетелем нашей набирающей обороты драмы, поэтому он вдавил педаль газа в пол. И остались позади роскошный отель, Артур, его отец, их общая боль и горе, и ожерелье, которое никогда не достанется Анне. Затем закрылись ворота Даунтауна, погасли последние огни его небоскребов.

— Тебе за сегодня не заплатят, ты в курсе? — сказала я, повернувшись к Адаму.

— Я у этих мажоров стащил столько кошельков, что свои чертовы сто баксов вместе с чаевыми они могут запихнуть себе в задницу.

Он стряхивал пепел с сигареты прямо в открытое окно.

— Никогда не думала, что скажу это… но спасибо тебе, Адам.

— Ну не за что, наверно, — смутился он.

И продолжил курить дальше.

Молчаливость Адама в машине вполне могла бы сойти за обходительность. На мгновение он даже показался мне… нормальным. Не зря все же Хайд что-то в нем нашёл.

Всю дорогу я думала о том, как надену любимые сиреневые носки с коровами, усядусь на скрипучий диван и включу первое попавшееся телешоу, чтобы отвлечься от мыслей о том, что вечер моей мечты обернулся кошмаром.

О том, что для нас с Артуром наступили тяжелые времена.

О том, что я так и не попробовала шоколадный фонтан.

Я заметила, что мы остановились у моего дома, только когда Адам спросил:

— У тебя в холодильнике ничего не завалялось?

— Есть, наверно, банка пива, сухарики и остатки чесночного соуса, если он еще не протух.

— Сгодится, — Адам заглушил двигатель и вышел из машины.

Мы проходили мимо зеленой лужайки, слишком пустой без припаркованного на ней старого пикапа. От вида темного пятна с промятой травой, где раньше стояла родная посудина, противно ёкнуло в сердце.

Адам, заступив за порог дома, сразу же направился к холодильнику, а я… застыла. Застыла, испугавшись царившей вокруг тишины и неподвижности.

Желудок скрутило. И стало вдруг холодно, словно из меня вынули душу. Я вдруг поняла — сейчас будет очень больно. А через секунду, спотыкаясь, побежала к лестнице, через ступеньку поднимаясь наверх.

«Только не это. Прошу. Умоляю. Только не он».

Узкий коридор второго этажа, словно маленькими могилками, был усеян сгорбившимися, прислонившимися к стенам людьми. Их каменные тела зашевелились, только когда я прошла в самую середину этого самодельного кладбища.

— Тэдди! — кто-то плакал. — У тебя телефон был выключен!

— Когда приставы приехали за пикапом, он просто не выдержал. Он упал и…он не вставал. Он потерял сознание. На скорую не было денег, а отвезти его в больницу не на чем, и мы…

Я пропускала все мимо ушей. Я просто двигалась вперед, повторяя про себя: «Нет. Нет. Пожалуйста».

Я никогда не забуду, с каким лицом Джек в тот вечер вышел из комнаты. Словно он оставил за ее дверью все самое светлое и живое, что в нем было. Словно он больше никогда не будет счастливым.

— Нет! — выдохнула я.

«Только не Чарли».

— Пап? — я осторожно зашла в комнату, боясь каждого своего шага по скрипящей половице.

Чарли лежал в кровати, глубоко дыша. Лоб его покрыла испарина, и руки безвольно покоились на простыне. Наплевав на платье Сильвии, я опустилась на колени рядом с отцом, склонившись к его лицу.

— Прости, пап, что я так поздно. Я же утопила свой телефон, помнишь? Не смогла взять трубку.

— Ничего, детка, — он с трудом смог сфокусировать на мне свой взгляд. — Я не хотел испортить твой лучший вечер. Но ты здесь. Ты здесь, и я счастлив.

— Я тоже. Я счастлива, папа, — прошептала я.

Говорить в полный голос я не могла. Он сорвётся на жалобный писк прямо посреди предложения. Превратится в глухой вой и повзрывает все окна на этаже.

— Обещаешь?

Я протянула отцу мизинчик, который он не с первой попытки, но все же обхватил своим.

— Обещаю.

Мой дорогой, любимый Чарли. Для меня он всегда был самым большим, самым сильным и здоровым на свете. Из тех людей, кто может без молотка забить гвоздь и одной рукой приподнять грузовик.

Но сейчас он выглядел больным, не способным удержать даже столовую ложку. Он выглядел умирающим, уходящим от меня куда-то совсем далеко.

— Чарли? — позвала я. — Тогда в гараже, в начале каникул, ты знал? Что это будет наше с тобой последнее лето?

Он какое-то время ничего не говорил. И я пожалела, что спросила. Особенно, когда папа прослезился.

— Прости меня, детка. Прости! — он затрясся, прикрывая лицо руками.

Уши заложило, словно меня прихлопнуло с двух сторон огромными берушами, голоса из коридора существовали как будто в параллельной вселенной.

Неужели это действительно происходит? Неужели это реальность? Этот запах лекарств, смятые простыни и большие грустные глаза отца.

Через грудную клетку, кажется, прошла шаровая молния. Ребра почернели и обвалились, и нечему уже было держать разрывающиеся легкие. Понятия не имела, что во мне целый океан непролитых слез, пока не услышала от Чарли эти страшные слова.

Я разверзилась, как Везувий. Расплакалась всеми слезами, которые когда-то в себе похоронила. Консистенцией я напоминала пудинг — можно было ткнуть в меня пальцем и оставить вмятину. Можно было размазать меня пластиковой ложкой по кафелю или выбросить в мусорное ведро. Жалкое зрелище.