Книга Любовь, страница 76 – Карл Уве Кнаусгорд

— И чем дело кончилось? — спросила Хелена.

— Влепил мне пощечину и сказал, что больше я в бассейн ходить не буду, — ответил я и улыбнулся.

— Ха-ха-ха! — захохотал Гейр. — Вот это я понимаю мужик. От и до.

— Тебя отец тоже бил? — спросила Хелена.

Гейр замялся:

— Ну, элементы традиционного норвежского воспитания присутствовали. Снимай штаны и поперек колен. Но он никогда не бил меня по лицу, и никогда не накидывался внезапно, как отец Карла Уве. У него это было просто наказание, только и всего. Я воспринимал наказание как адекватное. И сам он этого не любил. Считал, я думаю, своей обязанностью, которую надо выполнять. Вообще-то он был человек очень добрый. И хороший. Так что зла я на него совершенно не держу. И за это тоже. Все это было частью абсолютно другой культуры.

— О своем отце я такого сказать не могу, — сказал Андерс. — Говорить о детстве и копаться во всякой психологической фигне я не хочу, но да, когда я рос, мы были богатой семьей, и, окончив школу, я поступил в отцовскую фирму и стал типа компаньоном. Жил красивой жизнью высшего класса. А потом он внезапно прогорел. Оказалось, что он мухлевал и мошенничал. А я подписывал все, что он мне давал. В тюрьму меня не посадили, но я должен налоговой службе такие астрономические суммы, что весь мой заработок до конца жизни будет идти на их оплату. Поэтому ни на какую нормальную работу я больше не устраиваюсь. Нет смысла, все заберут.

— А с отцом что стало? — спросил я.

— Он сбежал. Я его с тех пор не видел. Не знаю, где он обретается. Живет где-то за границей. Видеться с ним мне, в общем, тоже не хочется.

— Но мама осталась, — сказала Линда.

— Можно так сказать, — кивнул Андерс. — Озлобленная, брошенная, нищая. — Он улыбнулся.

— Я с ней один раз виделся, — сказал я. — Нет, два. Она прикольная. Сидит в углу на табуретке и угощает сарказмом всякого, кто захочет ее послушать. У нее отличное чувство юмора.

— Юмора? — переспросил Андерс и изобразил дребезжащий старческий голос, который выкрикивает его имя и критикует за все подряд.

— Мою маму мучают страхи, — сказал Гейр. — Они забивают и блокируют все остальное. Мама хочет, чтобы мы постоянно были рядом. В детстве это было кошмаром, я едва сумел вырваться. Она грузила меня чувством вины, такая у нее техника. Я сказал себе: нет, не ведись, ты не виноват. И таким образом спасся. Теперь мы почти не разговариваем, такой оказалась цена вопроса. Высокая цена, хотя оно того стоило.

— То есть как страхи?

— В чем это выражалось?

Андерс кивнул.

— Людей она не боится. Идет вперед, ничего не страшась. Ее пугает замкнутое пространство. Например, когда мы ехали на машине, у нее на коленях всегда лежала подушка. Как только мы въезжали в туннель, она наклонялась вперед и закрывала голову подушкой.

— Правда? — спросила Хелена.

— Да. Каждый раз. И мы должны были сказать ей потом, что выехали из туннеля. Но дальше больше; вдруг выяснилось, что она не может ездить по дорогам, где больше одной полосы, она боялась близко идущих машин. Потом стало невозможно ехать вдоль воды. Отдохнуть в каникулы стало почти нереально. Я помню, как отец стоит, склонившись над картой как генерал, и выискивает путь без шоссе, туннелей и не вдоль воды.

— А моя мама, наоборот, вообще ничего не боится, — сказала Линда. — Мне кажется, она самый непугливый человек, какого я только знаю. Я помню, как ездила с ней в театр на велосипеде. Она гнала прямо по тротуару, среди людей, выезжала на дорогу. Однажды ее даже полиция остановила. Ей и в голову не пришло извиниться, покивать, мол, простите, больше не повторится. Нет, она была в своем праве. Она сама решает, где ей ездить. Таким было все мое детство. Если учитель вдруг жаловался на меня, она переходила в наступление. Ничего плохого во мне не могло быть. Я всегда была права. Когда мне было шесть, она отправила меня одну в Грецию.

— Одну? Тебя одну? — спросила Кристина.

— Нет, я была с подружкой и ее семьей. Но лет мне было шесть, и две недели в чужой стране с чужими людьми все-таки перебор, нет?

— Это были семидесятые, — сказал Гейр. — Тогда все было можно.

— Я часто ее стеснялась. Ей вообще незнаком стыд, она вытворяет незнамо что, и, когда она так себя вела, чтобы меня защитить, я готова была сквозь землю провалиться.

— А твой отец? — спросил Гейр.

— Там другая история. Он был непредсказуем, мог сделать что угодно во время обострения. Но нам приходилось дожидаться, пока он это что-то сделает, а тогда уже приезжала полиция и забирала его. Часто нам приходилось уходить, маме, мне и брату. Сбегать из дому, проще говоря.

— А что он делал? — спросил я и посмотрел на Линду. Она раньше говорила мне об отце, но всегда в общем, почти без деталей.

— Да что угодно! Мог забраться наверх по водостоку или броситься в окно. Насилие случалось. Кровь и битое стекло, и насилие. Но тогда приезжала полиция. И снова все становилось хорошо. Если он был дома, я постоянно ждала катастрофу. Но когда она в конце концов случалась, я была спокойна. Для меня чуть ли не облегчением стало, что все уже произошло. Потому что с бедой знаешь, что делать. А вот ждать ее тяжелее всего.

Стало тихо.

— Я вдруг вспомнила одну историю, — сказала Линда. — Однажды нам пришлось сбежать от папы в Норланд к бабушке. Мне было, видимо, пять, а брату семь. Когда мы вернулись в Стокгольм, квартира была полна газа. Папа открыл газовый кран и оставил так на несколько дней. Дверь словно выдавило наружу, когда мама ее отперла. Она повернулась к нам и сказала Матиасу спуститься со мной на улицу и побыть там. Она дождалась, чтобы мы ушли, и только тогда вошла в квартиру и выключила газ. На улице Матиас сказал мне, и я это очень хорошо помню: ты знаешь, что мама может сейчас умереть? Я сказала, да, я знаю. А позже в тот же день я услышала, как мама разговаривает с ним по телефону. Ты хотел нас убить? Не как гипербола, а простая констатация факта. Ты хотел нас убить на самом деле? — Линда улыбнулась.

— Твою историю не переплюнешь, — сказал Андерс. И повернулся к Кристине: — Только ты осталась. Что у тебя за родители? Они ведь живы, да?

— Да, — сказала Кристина, — хотя им много лет. Они живут в Упсале, члены общины пятидесятников. Я в ней выросла с постоянным чувством вины из-за всего, по малейшему поводу. Но они хорошие люди, это их жизненный проект такой. Когда сходит снег и на асфальте остаются песок и щебень, которыми посыпали лед зимой, знаете, что они делают?

— Нет, — ответил я, поскольку смотрела она на меня.

— Собирают его и сдают дорожным службам.

— Правда? — переспросил Андерс и захохотал.

— Естественно, они не пьют алкоголя. Но отец не пьет еще ни чая, ни кофе. Если утром он хочет себя побаловать, то пьет теплую воду.

— В это я не верю! — сказал Андерс.