Книга Любовь, страница 81 – Карл Уве Кнаусгорд

— Не волнуйся, расслабься, — говорил я, — не думай об этом, все будет хорошо.

Но мои слова ее не успокаивали, я превратился в самое слабое звено. Сумею я хотя бы заказать такси в больницу в нужный момент, так стоял вопрос.

Ситуацию усугубляло то обстоятельство, что в ее словах была доля истины. Любое давление выводит меня из себя. В идеале я хотел бы угодить всем, но, когда ситуация складывается так, что приходится ставить вопрос ребром и переходить в наступление, я испытываю вселенские мучения, хуже этого я не знаю ничего. В последнее время я пережил несколько таких ситуаций у нее на глазах. Эпизод с заклинившей дверью, эпизод на лодке, эпизод с моей мамой. То, что я в порядке компенсации повел себя иначе тогда утром в метро, вмешался в драку, тоже не говорило в мою пользу. Разве я выказал хладнокровие и умение рассуждать здраво? Тем более что я сам знал: мне проще будет, чтобы меня пырнули ножом в подземке, чем выставить вон акушерку.

И вот, возвращаясь домой поздно вечером, я остановился около уличного подъемника вверх на Мальмшильнадсгатан и, ставя на землю сумку с ноутбуком и два пакета с покупками, чтобы высвободить руку и нажать на кнопку лифта, случайно заметил на телефоне восемь пропущенных звонков от Линды. Поскольку я был в двух шагах от дома, то решил не перезванивать. Лифт ехал ко мне вниз целую вечность. Я оглянулся и встретился взглядом с бомжом, он сидел в спальном мешке, привалившись спиной стене и клевал носом. Тощий, с обветренным лицом. В его взгляде не читалось ни любопытства, ни отрешенности. Меня он просто отметил, только и всего. С неприятным чувством, вызванным этим взглядом и тревогой из-за настойчивых звонков Линды, я не шевелясь стоял в кабине, медленно поднимавшей меня снизу шахты наверх. Едва лифт остановился, я выскочил из кабины и припустил бегом вниз по улице Давида Багаре, во двор и вверх по лестнице.

— Привет! — крикнул я. — Что случилось?

Никакого ответа.

Не поехала же она в больницу одна?

— Линда? — крикнул я снова. — Привет!

Скинул ботинки, зашел в кухню, заглянул в спальню — никого. Тут я обнаружил, что пакеты с покупками болтаются у меня в руках, поставил их на кухонный стол, прошел через спальню и открыл дверь в гостиную.

Линда стояла посреди комнаты и смотрела на меня.

— Что? — спросил я. — Что-то случилось?

Она не ответила. Я подошел к ней.

— Линда, что случилось?

У нее был мрак в глазах.

— Я не чувствую его весь день, — сказала она. — Мне кажется, что-то не то. Я его не чувствую.

Я положил руку ей на плечо. Но она сбросила ее.

— Все в порядке, — сказал я. — Я уверен.

— НИЧЕГО НЕ В ПОРЯДКЕ! — крикнула она. — Ты что, не понимаешь? Не понимаешь, что случилось?

Я попробовал снова ее обнять, она опять вывернулась.

И заплакала.

— Линда, — сказал я. — Линда.

— Ты что, не понимаешь, что случилось? — опять спросила она.

— Все в порядке, я уверен.

Я ждал нового вопля. Вместо этого она отняла от лица руки и посмотрела на меня глазами полными слез.

— Как ты можешь быть уверен?!

Я ответил не сразу. Взгляд, который она не отводила от меня, я воспринимал как обвиняющий.

— Что ты хочешь, чтобы мы сейчас сделали? — спросил я.

— Надо ехать в больницу.

— В больницу? Все идет как положено. Ближе к родам они меньше толкаются. Послушай, все хорошо. Просто…

Только теперь, встретив ее недоуменный взгляд, я осознал, что дело и вправду может быть серьезно.

— Одевайся, — сказал я, — я вызываю такси.

— Сначала позвони в больницу, предупреди, что мы едем.

Я помотал головой, уже идя к телефону, стоявшему на подоконнике.

— Мы просто приедем, — сказал я, поднимая трубку и набирая номер диспетчерской такси. — Они нас примут, раз мы приехали.

Ожидая соединения, я следил глазами за ней. Как она медленно, словно бы не участвуя в движениях своего тела, надевает куртку, наматывает шарф, ставит на сундук одну ногу, потом другую и завязывает шнурки. На фоне темной гостиной каждое ее движение в освещенном коридоре вырисовывалось отчетливее. Слезы по-прежнему текли у нее по щекам.

В трубке гудок за гудком, но больше ничего.

Она стояла и смотрела на меня.

— Пока не дозвонился, — сказал я.

Гудки прекратились.

— Такси Стокгольма, — раздался женский голос.

— Добрый вечер, — сказал я, — мне нужно такси. Адрес Рейерингсгатан, 81.

— Хорошо. А куда поедете?

— Больница Дандерюда.

— Хорошо.

— Через сколько приедет машина?

— Минут через пятнадцать.

— Это меня не устраивает. У нас роды. Машина нужна немедленно.

— Что у вас, вы сказали?

— Роды.

Тут я сообразил, что она не знает норвежского слова и не понимает меня. Несколько секунд ушло на то, чтобы вспомнить, как будет «роды» по-шведски.

— Роды, — сказал я наконец по-шведски. — Нам немедленно нужно такси.

— Я попробую что-нибудь найти, — сказала она, — но я не обещаю.

— Спасибо, — сказал я и положил трубку, проверил, что кредитная карточка лежит во внутреннем кармане куртки, запер дверь и вместе с Линдой пошел вниз по лестнице. Она ни разу не посмотрела на меня, пока мы спускались.

На улице по-прежнему валил снег.

— Такси сейчас приедет? — спросила Линда; мы с ней стояли на тротуаре.

Я кивнул:

— Они сказали: быстро, как только смогут.

Хотя движение было плотным, такси я увидел еще в самом низу улицы. Оно ехало быстро. Я махнул рукой, машина вильнула вбок и остановилась прямо перед нами. Я наклонился, распахнул дверь, пропустил вперед Линду и сам залез после нее.

Шофер обернулся.

— Времени в обрез? — спросил он.

— Это не то, что вы думаете, — ответил я. — Но нам в Дандерюд.

Он снова вильнул, встроился в поток и поехал вниз по Биргер-Ярлсгатан. Мы молча сидели на заднем сиденье. Я взял ее руку в свою. Она, к счастью, не отдернула ее. Свет от фонарей вдоль дороги полосами проплывал по салону машины. Радио играло «I Won’t let The Sun Go Down On Me».

— Не бойся, — сказал я. — Все в порядке.

Она не ответила. Мы въехали на пологий холм. За деревьями с обеих сторон виднелись виллы. Крыши белые от снега, крылечки желтые от света. Тут и там оранжевые пластмассовые санки, тут и там дорогая черная машина. Вдруг мы свернули направо, нырнули под дорогу, по которой приехали, и оказались перед больницей, из-за светящихся окон похожей на огромную коробку с прорезями.