Книга Ярость, страница 65 – Юрий Никитин

Кленовичичевский протестующе выставил ладони:

– Это просто жалобы от крупных групп москвичей, что они десятилетиями живут в коммуналках, а приезжие получают квартиры...

– И должности, – отрезал Кречет, – и посты в правительстве, бизнесе!.. Я не понимаю вас, Аполлон Вячеславович! В прошлый раз мы говорили об антисемитизме, как это нехорошо, а потомственные москвичи – это и есть антисемиты, только гораздо хуже и страшнее. Для них враги не только евреи, а все, кто приехал в Москву и каторжанится в тех местах, от которых эти коренные воротят нос: в метро, на дорогах, транспорте! Москвичи и так получали всего больше и лучше, чем любой житель глубинки: питание, образование, лечение, все театры, знаменитости. Если хотите оградить свой город от приезжих, работайте на стройках, на рытье метро! Нет, для этого выписывали лимитчиков, а теперь – наемных работников из обнищавшей Украины.

Правозащитник нервно дергался, пытался возразить, но выдавил только:

– Вы преувеличиваете...

– Я? – изумился Кречет. – Я еще не сказал, что в целях защиты интересов населения России от обнаглевших антисемитов... вы уж подберите другой термин, пожалуйста, чтобы обозвать этих потомственных москвичей правильно, антисемиты перед ними – овечки, так вот, в интересах защиты возродить бы практику сто первого километра! И не только уголовников, а всю дрянь, что роется в помойках или выпрашивает деньги возле магазинов, только бы не работать. А взамен, чего не было в старой практике: станем приглашать в Москву умных и талантливых, которые там в глубинке уперлись в потолок, а потенциал еще не исчерпан. Ну, пока в тех городах не настроим всяких там научных центров с аппаратурой.

Правозащитник смотрел с ужасом:

– Но это же нарушение прав...

– А я полагаю, что защита. Правда, я защищаю честных и работящих. А вы – лодырей и ворье. Согласен, у них тоже есть права, но почему отказываете в правах остальным?

Кленовичичевский сказал растерянно:

– Вы все ставите с ног на голову.

– Наоборот, – бодро откликнулся Кречет. – Это стояло на голове, а все привыкли. Привилегии, привилегии, привилегии... Работникам ЦК, секретарям обкомов и горкомов, коренным москвичам... За что москвичей ненавидели по всей России так же, как ненавидели райкомовских работников! А я только ставлю с головы на ноги... А это что за просьбы о помиловании? В прошлый раз уже... Нет, высшая мера пока сохранена.

Кленовичичевский отшатнулся, словно его ударили. Лицо Кречета было злое, как у волка. Ни говоря ни слова Кленовичичевский собрал бумаги, встал и пошел, сгорбившись к дверям. Кречет провожал его тоскующим взглядом, словно едва удерживал себя, не давал догнать и извиниться, принять все условия защиты прав убийц и садистов-маньяков.

В дверях Кленовичичевский повернулся, сказал сдержано:

– Простите великодушно. Я был не прав, вторгаясь на важное заседание. Я понимаю, я был совсем не вовремя. Еще раз извините.

Это прозвучало как пощечина. Дверь закрылась, а мы сидели злые и опозоренные, пристыженные.

* * *

В это утро Кречет выглядел измученным, глаза ввалились, а щеки запали, как у беззубого старца. Серая нездоровая кожа плотно облегала череп, толстый и массивный. Я невольно подумал, что Кречет был бы неплохим воином в первобытное время: от удара по голове дубиной только в недоумении оглянется: что за шутки?

– Ничего страшного, – успокоил он, – просто не спал ночь.

– Что-то стряслось?

– С попами беседовал.

– Высшими?

– Я президент или нет?

– Президент, президент, – поспешно сказал я. При всей неприязни к церкви, я все-таки главу церкви называл патриархом, а рангом пониже – митрополитами. Даже архиереев от простых деревенских священников отличал. Правда, больше по одежке и размеру кадильниц. – Решились сказать?

– Решился? – удивился он. – Пришлось!

Я смотрел с сочувствием. В самом деле, как еще на ногах держится. Спросил осторожно:

– Рассказать пришлось... многое?

– Все, – ответил он зло.

– Ого!

– А что еще оставалось?

– Так приперли к стене?

– Еще и руки держали.

– Представляю... Как приняли?

Он хмыкнул, я начал узнавать прежнего, хоть и помятого, но все еще непробиваемого Кречета. Глаза его хитро сощурились:

– А по накатанной. Как десяток лет назад партаппаратчики.

– Должно было пройти еще глаже, – сказал я осторожно, – ведь у них был пример перед глазами.

Он кивнул:

– Вообще-то так и получилось. Это я так, со страху... Больно крутой поворот, вот и надрожался заранее. А что дрожать? Вся громада СССР рухнула, а уж, казалось, насколько незыблема!.. Так что владыка церкви, как и положено, уходит в частную жизнь, ему сан не позволяет становиться муллой, а быть патриархом с остатками паствы не желает... это после настоящего величия! А с остальными было еще проще. Как и работников ЦК партии их больше интересовало, куда пойдут деньги партии... то бишь, церкви. Честно говоря, основные разговоры вертелись вокруг этих денег. Но и здесь обошлось. Я пообещал, что все золото останется в их руках. Только им придется из работников Политбюро перестроиться в бизнесменов, банкиров, коммерсантов... Тьфу, совсем голова кругом идет – в работников ислама. Марина, две чашки крепчайшего кофе! Без сахара.

Марина переспросила, не веря ушам:

– Совсем?

– Совсем, – буркнул он. – Чтоб вкус был погаже. Итак, Виктор Александрович, с ними в основном улажено. Почти все высшие попы станут муллами, им все равно, лишь бы золото церкви осталось с ними. Правда, младшие священники могут возроптать, среди них немало честных, искренне верящих в свое дело. С десяток высших чинов церкви решили все же уйти в мирскую жизнь. При условии, конечно, что им достанется кусок жирного пирога при разделе.

В комнату постепенно прибывали члены команды, здоровались уважительно и с некоторым испугом, вид Кречета заметили все. Коган посматривал на меня так, словно это я отделал президента.

Я переспросил осторожно:

– Все же не верится, что все прошло так гладко.

– Какое там гладко? – рыкнул Кречет. – Но они приперли меня к стене, а я припер их. Сказал, что дело уже решенное. Припугнул, что меня поддерживает армия. Мол, начнут мутить народ, я введу войска в города, начну расстрелы. Испугались, не за народ, за свои шкуры. А потом я выдал главное... Мол, я самый ярый патриот Руси, потому не хочу чернозадым уступать даже мечети. Да, будет ислам, но это будет русский ислам! И я хочу, чтобы даже в мечетях служили русские священники. Пусть называются муллами, как угодно, но чтоб нашенское. Вот тут крики начали стихать, пошли уже разговоры. Пусть с воплями, обвинениями в предательстве, но все же разговоры. Все-таки мы все патриоты... если на это не надо тратить денег.