Книга Оплот добродетели, страница 34 – Екатерина Лесина

Кахрай замер, но ненадолго. Перехватив руку Тойтека, он резко поднял ее вверх и крутанул.

— Не шипи. Мышцы оживают, что хорошо. Я обещал, что ты на ноги станешь, — это было произнесено с той мрачной обреченностью, которая заставила Тойтека поежиться.

Мысленно.

— Если я ошибся, и она не при чем? Тогда… все равно ерунда. Видел, как плавает? И главное, никакой паники, никакой истерики. Даже потом. Есть люди, которые в острые моменты сохраняют спокойствие. Особенность нервной системы. Так мне объясняли, но их потом накрывает. А эта…

Вторая рука натянулась до предела.

— Ненормальная реакция.

— Зсн…ла?

— Знала? Думаешь, подстроила все? И разговор этот… она зависла над болотом. Ждала? Чтоб мягче падать? — оставив руки в покое, Кахрай принялся выкручивать ноги. — Зачем? Войти в доверие? Это самый простой способ сблизиться. Вечером придет сказать спасибо… там, глядишь, и не только сказать.

Он вдруг замолчал, а движения сделались мягче. И Тойтеку это совершенно не понравилось. Почудилась этакая позорная двусмысленность.

Совершенно недопустимая двусмысленность.

Он даже закряхтел, попытался шевельнуться и, что удивительно, даже получилось, но был остановлен могучей ладонью, которая крепко и ласково придавила его к массажному столу.

— Лежи… живчик, — проворчал Кахрай. — Никуда я от тебя не денусь. И рыжая эта… тоже не денется.

Почему-то последнее обстоятельство Тойтека совершенно не обрадовало.

— Как прибудем, — пальцы пробежались по позвоночнику, надавливая на одному Кахраю известные точки. Причем так надавливая, что еще немного и этот позвоночник хрустнул бы. Но Тойтек терпел. — Как прибудем… загляну к ней. В гости, так сказать… посмотрим, чем она дышит.

— Думшь?

Тойтек впервые смог почти произнести слово.

Целое, мать его, слово.

А раньше-то речи читал. Как тот доклад о вирус-специфических белках, что образуются на поверхности мышечных волокон при ангденской лихорадке. Полтора часа, между прочим, вместе с вопросами если.

И бурные аплодисменты.

Собственная рука вяло хлопнула по поверхности стола. И Тойтек дал себе слово, что больше никогда… если поправится, конечно, ибо в ином случае клятва напрочь была лишена смысла. Так вот, он больше никогда и ни за что не свяжется с женщиной, сколь бы хороша она ни была.

Особенно, если будет хороша.

Или плоха.

И вообще… в древности, матушка говорила, великие мыслители блюли целибат и оттого только величия прибавляли. Вот и Тойтек прибавит.

Величие, оно никогда лишним не было.

— Думаю, сидеть не станет. Во-первых, это подозрительно, а она должна понимать, что интерес определенный вызвала, а с ним и внимание. Во-вторых, мы вместе спустимся на поверхность.

— И?

Его опять перевернули, на сей раз на бок, свернув в какое-то на диво неудобное положение. Тойтек даже почувствовал, как стремительно затекают в этом положении ноги.

— И потом тебе станет дурно. Климат не подойдет. Или еще чего. Вот мы и вынуждены будем вернуться. Извинимся даже.

— А…с…ли…

— За нами? Нет, чтоб молодая да красивая, никогда-то за пределы мира не вылетавшая, по доброй воле покинула чудесный Каярский базар? — Кахрай поднял Тойтека и усадил.

Отпустил руки.

— Мы не настолько жестоки…

Тело вяло трепыхнулось в попытке восстановить утраченные рефлексы, но не сумело и, перекосившись, медленно, печально поехало влево. Впрочем, упасть Тойтеку не позволили.

— Надо же, — задумчиво произнес Кахрай. — А мне показалось, тебе получше.

— Не… пкз… сь…

Ему и вправду было лучше. На смену пустоте, в которой висел его разум — именно так Тойтек ощущал себя еще неделю тому — появилась протяжная ноющая боль. И боль эта изрядно докучала. Он вдруг начал чувствовать, что закаменевшие мышцы голени, особенно левой, что зуд между лопатками, что жжение на коже, там, где прикосновения Кахрая были на диво неаккуратны.

— Тогда хорошо.

Наверное.

— А теперь отдыхай, — Тойтека перенесли в кровать и заботливо укрыли одеялом. — Умаялся… умник.

Почему-то обидеться на умника не получилось.

И ладно.

Струну лайнер покинул глубокой ночью. Лотта открыла глаза — ощущение, несмотря на поле, было не из приятных, а стало быть, сходили, не до конца загасив основные. Или защитное поле приглушили. Или и то, и другое разом. Решили, что раз пассажиры спят, можно слегка сэкономить на маневрах и топливе?

Лотта поморщилась.

Она даже знала, у кого закажет аудит… и проворчав:

— Я вам наэкономлю… — перевернулась на другой бок. Стоило закрыть глаза, и Лотта провалилась в сон. Причем сон весьма странный.

В нем меднокожий дикарь с до боли знакомой физией, потрясал грудью, утверждая, что более могучей Лотте не найти, и предлагал потрогать зерцало его мужественности.

Лотта отказывалась, утверждая, что еще пока не готова. Еще не все книжки прочитаны. И вообще, ей, чтобы зерцало чужое потрогать, с мыслями собраться надо. В общем… странный сон.

А главное, так и не понять, согласилась она в итоге или нет? Но проснулась Лотта с больной головой. И даже не хотела выходить к завтраку, но взгляд упал на лилию, что весьма неплохо чувствовала себя в вазе, и Лотта передумала.

Заодно вновь же пометку сделала, ибо ваза была мало того, что пластиковой, так еще и отвратительного качества. С одной стороны она треснула, с другой поблекла. Не ваза эпохи Вторых Звездных открытий, а сущее недоразумение.

Но лилии понравилось.

За ночь цветок разросся, раздался, и светлые лепестки поплотнели, да и оттенок появился донельзя милый, бледно-розовый. Словно лилия заглянула в Лоттины сны и донельзя смутилась.

— Это просто сон. И гормоны, — сказала Лотта цветку и своему отражению, которое выглядело еще более взбудораженным, чем несчастный цветок. Волосы торчали мелкими пружинками, и в отсутствие личного парикмахера разворачиваться или хотя бы укладываться в подобие прически эти пружинки не желали. Глаза горели.

Веснушки на щеках тоже.

— У меня ведь тоже могут гормоны быть. Я ведь живая, да…

Сетчатая юбка поверх длинной туники и брюк в обтяжку завершили образ, который, как ни странно, Лотте понравился бы. Она даже повесила на шею нить красного ифаррского жемчуга, крупного и яркого, а оттого выглядящего подделкой. Правда, в отличие от вазы, неплохой.

— Какая прелестная бижутерия, — Труди уже заняла место, причем то, на котором вчера сидела Лотта. — Вы зря пропустили ужин. Давали настолько отвратительные стейки, что это было даже мило.